В парадных Рафаэлевском и Тициановском залах выставка, бывшая невозможной ни десятилетием раньше, ни десятилетием позже. Экспозиции предпосланы манифесты участников. Обычай, сохранившийся еще со времен футуризма.
Манифест Филонова назван так же, как и цикл его картин, «Декларация мирового расцвета». «Декларация мирового расцвета» содержит большое количество политических выпадов и полемики, актуальной для тех лет.
<…> Пессимистическая декларация Малевича, названная «Супрематическое зеркало».
«Сущность природы неизменна во всех изменяющихся явлениях. <…>
1. Науке, искусству нет границ, потому что то, что познается, безгранично, бесчисленно, а бесчисленность и безграничность равны нулю.
2. Если творение мира — пути Бога, а „пути его неисповедимы“, то он и путь равны нулю.
3. Если мир — творение науки, знания и труда, а творение их бесконечно, то оно равно нулю.
4. Если религия познала Бога, познала нуль.
5. Если наука познала природу, познала нуль.
6. Если искусство познало гармонию, ритм, красоту, познало нуль.
7. Если кто-либо познал абсолют, познал нуль.
8. Нет бытия ни во мне, ни вне меня, ничто ничего изменить не может, так как нет того, что могло бы измениться, и нет того, что могло бы быть изменяемо»[751].
На выставке Малевич показал впервые свой «Черный квадрат»[752].
Автору данных строк пересказали слова Малевича по поводу этой картины.
«Я неделю не мог ни спать, ни есть, я хотел понять то, что я сделал, но я не мог этого сделать».
Знал ли Малевич, что в древнем китайском искусстве дракон драконов — символ абсолютного зла — обозначается черным квадратом?
Малевич говорил: «Человечество рвется в рай, в царство гармонии, но в раю заскучает и затоскует по хаосу, а уйдя из рая, будет тосковать по нему».
Мансуров по-своему предлагает кредо конструктивизма.
«1. Да здравствует утилитаризм (экономия).
2. Техника — наша Свобода — Свобода животных.
3. Долой паразита Техники — „архитектуру“.
4. Культура — чистота и легкость формы.
5. Красота (здоровье) — экономия и точность расчета.
6. Долой семью, религию, эстетику и философию»[753].
Конструктивизм влиятелен, проявляется во всех областях. Обнаружение конструкции — красота конструкции — суть его. Формалистическая школа литературоведения — это литературный конструктивизм.
Матюшин обращается к физиологии.
«Новые данные обнаружили влияние пространства, света, цвета и формы на мозговые центры через затылок. Ряд опытов и наблюдений, произведенных художниками „Зорведа“, ясно устанавливают чувствительность к пространству зрительных нервов, находящихся в затылочной части мозга. Этим самым неожиданно раскрывается для человека большая сила пространственных восприятий, а так как самый ценный дар для человека и художника — познание пространства, то отсюда новый шаг и ритм жизни».[754] <…>
На манифесты художников] обрушилась критика. Особенно резко выступали против Филонова. Характерно, что все писавшие отмечали высокую профессиональную сделанность картины художника, но выступали против его «декларации»[755]. <…>
Привожу высказывания Пунина, выступившего в защиту.
«Несомненно, Филонов большой художник и мастер. В мировом расцвете его биологической живописи бьется подлинная, но сумрачная жизнь времени, космический ее хаос, ее мировые противоречия»[756].
А на другом берегу Невы, на Исаакиевской площади, в доме № 8 (бывший дом Мятлева, Институт живописной культуры при Институте — Музей живописной культуры) — сосредоточение левых и левейших.
Забыт и закрыт этот музей.
Некогда в его залах висели картины новаторов. В главном зале стоял сверкающий стеклом макет башни Татлина. Там же находились проекты городов будущего, сделанные учеником Малевича — Суетиным[757]. Где они теперь?
В Институте проводились эксперименты по пространственному восприятию цвета. Опыты эти забыты, но могли бы быть интересными современному дизайну.
Матюшин проводил эксперименты парапсихологического порядка. В наглухо запертой аудитории ставился натюрморт. Предметы, из которых он был составлен, должны были угадываться телепатически и зарисовываться участниками эксперимента. Опыты носили название «Рисование затылком».
При всем возможном интерес[е] подобных проблем — эти эксперименты были ближе к парапсихологии, чем к живописи.
Везде искали нового. Много спорили о путях искусства — о путях жизни. Дискуссии в тогдашней неустановившейся атмосфере более походили на бурные митинги. Споры велись в университетских аудиториях, в первых Домах культуры, в Институте живописной культуры и в Академии художеств.
На этих диспутах часто выступал Филонов. Молодежь заполняла до отказа аудиторию в те дни, когда должен был говорить художник.
Все, кто помнит речи Филонова, единогласно утверждают сильное, почти гипнотическое влияние его на слушавших. Он говорил от души, убежденно. Во время выступлений его — все были уверены в его правоте. Обаяние пропадало, когда он кончал речь.
Все, кто помнят Филонова, все, кто видел Маяковского на трибуне, вспоминают о сходстве их выступлений. Они с первых слов овладевали вниманием аудитории.
Его современники
История школы Филонова имела свою долгую и трудную судьбу и периоды широкого влияния, известности, и тяжелые разлады и раздоры.
Взлетом ее славы, крупной вехой в ее жизни — была выставка в 1927 году в Доме печати[758].
Дом печати — тогдашний Дом писателя.
Необычайной и волнующей была эта выставка даже тогда, в эти бурные годы.
Ольга Федоровна Берггольц, вспоминая свою юность и далекую молодость века, пишет:
«Зал Дома печати на Фонтанке, формалистично настроенные художники <…> изукрасили такими картинами и скульптурами, что в зале было жутковато находиться… Но именно в этом зале мы слышали, как Владимир Маяковский также впервые читал свое „Хорошо“ и навсегда остался в памяти суровый, знобящий своей высотой взлет, который душа совершала в тот вечер, жутко и страстно внимая каждому слову поэта, настоящего властителя душ наших, настежь открытых миру»[759].
Статья была посвящена памяти поэта Корнилова Бориса[760], жизнь которого оборвалась в самом начале его творческого пути.
Маяковский читал в холодном Дворцовом зале[761], где на стенах и между колоннами горели тревожные отзвуки пожара. Стены дворца горели живописной публицистикой молодых филоновцев.
А за окном метался жестокий, непонятный и опасный мир.
Еще не объявлены войны.
<…> Вспоминает о прошлом женщина-художник, книжный иллюстратор, бывшая ученица Павла Николаевича Филонова[762].
И как все вспоминающие, она говорит о войне и блокаде.
Блокада.
Страшный рубеж памяти — его не перешагнешь, — говоря о былом.
Пришла похоронная с фронта.
Убит любимый.
Тоже художник, ученик Филонова.
