30 декабря.
Утромъ, часовъ около девяти, пришелъ Рахметъ-Улла, которому князь предложилъ осмотрѣть подарки, привезенные для эмира. Полюбовавшись на роскошныя ткани и серебряныя вещи и оставшись доволенъ ими какъ въ отношеніи изящества и массивности, такъ и количества вещей, которое, очевидно, превзошло его ожиданія, Рахметъ-Улла откланялся и, разумѣется, тотчасъ же побѣжалъ въ аркъ (дворецъ) доложить перваначи, что вотъ, молъ, какіе подарки и сколько ихъ.
Чрезъ полчаса, когда мы были почти уже готовы ѣхать на «селямъ»,[70] токсаба прибѣжалъ снова, съ очень озабоченнымъ видомъ, и заявилъ князю, что высокостепенный эмиръ проситъ посольство отложить, если возможно, представленіе ему до завтра.
— Но вѣдь завтра пятница, возразилъ князь: — высокостепенный эмиръ, безъ сомнѣнія, поѣдетъ въ мечеть совершать свой пятничный намазъ?
— О, это ничего не значитъ! ничего не значитъ! поспѣшилъ завѣрить токсаба: — къ намазу хазретъ поѣдетъ послѣ полудня, а посольство приметъ въ десять часовъ. А вамъ, прибавилъ онъ тономъ убѣждающей дружеской просьбы: — вамъ, дѣйствительно, надо отдохнуть съ дороги, и его высокостепенство предлагаетъ всѣмъ членамъ посольства, если угодно, познакомиться пока съ нашими банями. Мы велимъ тотчасъ же приготовить для васъ самую лучшую.
Познакомиться съ настоящими восточными банями, на мѣстѣ, въ глубинѣ Средней Азіи, въ резиденціи самого хазрета, — это казалось такъ любопытно, такъ заманчиво, что на предложеніе токсабы мы тотчасъ же отвѣчали полнымъ своимъ согласіемъ. А кстати сказать, потомъ дошелъ до насъ такой слухъ, — не знаю, впрочемъ, насколько основательный, — будто хазрету. нельзя представляться не омывъ предварительно свое грѣшное тѣло, и что омовеніе это должно совершаться не иначе, какъ въ общественной банѣ, дабы вся правовѣрная базарная публика воочію видѣла, что «урусъ-кяфыры» дѣйствительно омылись прежде, чѣмъ были допущены до лицезрѣнія хазрета. Такъ ли это, не такъ ли, во выѣздъ нашъ въ баню, въ три часа дня, совершился даже не безъ нѣкоторой торжественности.
Началось съ того, что явился къ намъ одинъ изъ посольскихъ приставовъ, и съ подобающею важностью любезно заявилъ, что баня млѣетъ въ нѣгѣ своихъ горячихъ паровъ въ ожиданіи нашего счастливаго посѣщенія (попросту сказать, что баня готова) и верховыя лошади уже бьютъ во дворѣ копытомъ нетерпѣнія, въ чаяніи нашего благополучнаго выхода. Затѣмъ не обошлось безъ отданія почести со стороны почетнаго караула при выѣздѣ изъ воротъ, а по улицамъ нашей кавалькадѣ предшествовали двое эсаулъ-башей, указывавшихъ дорогу и водворявшихъ мимоходомъ порядокъ въ базарной толпѣ, когда послѣдняя по своей тѣснотѣ и изъ любопытства порой мѣшала свободному проѣзду. Тутъ уже нагайки нашихъ почетныхъ блюстителей общественнаго порядка безъ всякой церемоніи гуляли по правовѣрнымъ спинамъ и плечамъ, не возбуждая, впрочемъ, ни малѣйшаго ропота и протеста, кромѣ обыкновеннаго почесыванья, — напротивъ, и огрѣтые, и не огрѣтые даже пріятно осклаблялись другъ на друга, дескать: что, братъ, здорово отвѣдалъ? словно бы такъ тому дѣлу и быть надлежитъ. Грязь на улицахъ стояла невообразимая, густая какъ каша и вонючая до того, что даже и лошадямъ, повидимому, противно было ступать по ней. Послѣднюю часть пути проѣхали мы вдоль крытаго сверху базара, гдѣ мѣстные купцы-евреи, при видѣ русскихъ людей, изъявляли намъ знаки своей живѣйшей радости, прикладывали руку къ шапкѣ, кланялись въ поясъ и кричали по-русски: «здравствуйте! здравствуйте!» Мусульмане же держали себя болѣе сдержанно, степенно, и только нѣкоторые изъ нихъ, въ знакъ привѣтствія, слегка сгибаясь въ поясницѣ, складывали на животѣ скрещенныя ладони.
Тутъ же, въ крытомъ базарѣ, находится и баня. Противъ ея входа помѣстился цѣлый хоръ странствующихъ дервишей-дувана — въ своихъ островерхихъ колпакахъ и живописныхъ лохмотьяхъ, съ тыквенными баклагами на поясѣ, точь-въ-точь такихъ, какъ на извѣстной картинѣ В. В. Верещагина «Предъ дверьми мечети». Они громогласно привѣтствовали насъ довольно дикимъ гортаннымъ пѣніемъ, сопровождая его судорожными кривляніями и біеніемъ себя въ перси, причемъ около десятка деревянныхъ чашекъ протягивалось къ намъ за милостыней. Имъ подали горсть серебряной мелочи, и дервиши, въ знакъ живѣйшей благодарности, потряхивая головой и проводя по щекамъ и бородѣ руками, прокричали намъ «Алла разы булсынъ!» «Рахметъ!» и еще какіе-то комплименты.
По темному узкому корридору, гдѣ что ни шагъ, то рискуешь либо поскользнуться въ слякоти, либо оступиться на выбоинахъ кирпичнаго пола, привели насъ чуть не ощупыо въ земной рай восточнаго человѣка, называемый баней. Мы очутились въ довольно просторной общей залѣ. Четыре высокія деревянныя колонны поддерживали ея переборчатый, закоптѣлый отъ времени, потолокъ, посрединѣ коего, между капителями колоннъ, служа единственнымъ здѣсь окномъ, находилась квадратная, около аршина, отдушина. Чрезъ нее падалъ сверху яркій столбъ солнечнаго свѣта, блестками дробившійся внизу на лужицахъ кирпичнаго, глубоко врытаго въ землю помоста, и мимолетомъ задѣвавшій часть разноцвѣтныхъ простынь, развѣшанныхъ для просушки между колоннами на протянутыхъ веревкахъ. На пространствѣ отъ цементированныхъ капитальныхъ стѣнъ со многочисленными стрѣльчатыми нишами до группы четырехъ срединныхъ колоннъ, зала обрамлена съ трехъ сторонъ возвышенною досчатою эстрадой съ рѣзными рѣшетчатыми перилами, отъ которыхъ спускаются внизъ къ кирпичному помосту деревянныя лѣсенки. А тамъ, внизу, зіяетъ въ стѣнѣ, какъ черная пасть, дымящійся паромъ, сводчатый входъ въ горячую баню, по бокамъ котораго, на длинныхъ рундукахъ, идущихъ въ простѣнкахъ эстрады между лѣсенками, молча и неподвижно полулежатъ и сидятъ въ разныхъ позахъ, а больше все поджавъ подъ себя ноги, разнообразныя группы бритоголовыхъ мусульманъ, завернутыхъ въ простыни и вкушающихъ блаженное состояніе послѣбаннаго кейфа. Такія же группы, но уже въ болѣе комфортабельномъ положеніи, возлежатъ и на зсградѣ, на деревянныхъ диванахъ, застланныхъ пестрыми одѣялами и коврами. Одни изъ этихъ правовѣрныхъ еще находятся въ предвкушеніи кейфа, то есть готовятся къ банѣ, другіе, уже вышедшіе изъ нея, предаются ему въ полной мѣрѣ. «Чилимчи»,[71] почтительно сгибаясь, подходитъ къ каждому изъ этихъ послѣднихъ съ раскуреннымъ чилимомъ и поочередно всовываетъ въ ротъ желающимъ прямой деревянный чубукъ для одной или двухъ затяжекъ табачнымъ дымомъ, сопровождаемыхъ пресмѣшнымъ бурчаньемъ воды внутри чилима, послѣ чего, прежде чѣмъ подойти къ слѣдующему, чилимчи непремѣнно оботретъ обмусленный конецъ чубука голою ладонью. А «самоварчи» въ то же время то копошится около жаровни, на которой грѣются мѣдные кумганы и фарфоровые чайники, то подноситъ поочередно кейфующимъ сибаритамъ чашки съ зеленымъ чаемъ. Въ одномъ углу «сартарашъ» (цирюльникъ) брѣетъ правовѣрному голову, а его товарищъ совершаетъ надъ другимъ операцію подстриганія усовъ надъ губой, послѣ того какъ остригъ ему ногти и срѣзалъ мозоли. Въ третьемъ мѣстѣ, бродячій, знахарь, съ окованнымъ сундучкомъ подъ мышкой, предлагаетъ желающимъ разныя масла, мази, настои и пластыри отъ всевозможныхъ недуговъ, а по секрету и возбудительныя средства, выхваляя цѣлебныя достоинства первыхъ и чудодѣйственныя свойства послѣднихъ. У него же, кстати, продаются и какія-то благовонія, вмѣстѣ съ казанскимъ мыломъ. Наконецъ, еще одна особенность: въ дальнемъ уголкѣ, среди кучки любопытныхъ слушателей, сидитъ на корточкахъ сказочникъ и декламаторъ и мѣрнымъ, эпическимъ тономъ повѣствуетъ имъ нѣчто, должно быть, скабрезно смѣшное, — судя по выраженію ихъ физіономій, потому что порой изъ этого кружка раздаются взрывы сдержаннаго смѣха. Вообще, для художника въ родѣ Верещагина или Бенжамена Констана эта предбанная зала, съ ея оригинальною обстановкой и характерными группами, дала бы очень благодарный сюжетъ для жанровой картины.
