В листовом материале я-оно распознало тунгетитовое зеркало.
— Так вы и опыты относительно природы тьвета забросили?
— Тьвет, тьвет, тьвет… — Белыми ладонями Тесла исполнил сложный жест, наверняка обязанный передать такую же сложность идеи. — И как тут строить гипотезы на гипотезах? Ведь мы не все знаем и о самом свете.
Сделав еще глоток и присев на высоком табурете неподалеку от Тьветовой Лампы (перед тем отставив ее на место), изобретатель начал путаное изложение собственных теорий о природе тьвета. В первую очередь, он вытащил на свет божий своего любимого Иоганна Вольфганга фон Гёте. Литературный гений объявил революционную оптическую теорию в насчитывающей полторы тысячи страниц работе Zur Farbenlehre[354], опубликованной в 1810 году; писатель посвятил этой теории годы экспериментов с призмами и считал ее главной работой собственной жизни. В соответствии с Ньютоном и другими классиками оптики, темнота это всего лишь отсутствие света; фон Гёте считал же, что свет и тьма подобны противоположным полюсам магнита, и одно влияет на силу другого, цвета же не заключены в белом свете (который можно «расщепить» с помощью призмы в спектр), но образуются на пограничных линиях между темнотой и светом. Желтый и красный, когда свет проходит над темнотой, а синий и фиолетовый — когда темнота проходит над светом. Темнота — то есть то, что сейчас мы называем тьветом — непосредственно воздействует на свет. На закате Солнца встань на чистом фоне перед зажженной свечой, говорит Иоганн Вольфганг, и осмотри собственную тень: ты увидишь глубокий синий цвет. Свет не обязан иметь волновой природы, чтобы человек видел цвета, спектры и радуги; и мы же это видим.
…Иные конструкции Тесла вознес на более молодых теориях. Если мы возьмем ту безумную гипотезу, будто бы свет в Лете является одновременно и частицей, Lichtquant[355] Эйнштейна, и волной, волной бытия, то есть приливом и отливом вероятности существования частицы света — тогда тьвет был бы аналогичным физическим проявлением несуществования, то есть ударом частиц «отрицательной вероятности» света; поток тьвета был бы потоком небытия света. Я-оно встало в позу святого Фомы. Означает ли это, будто бы существуют какие-то «молекулы небытия»? Но как может существовать небытие? Бытие — это то, что существует; небытие — это то, что не существует. Но точно так же, заметил Никола, можно задать вопрос и для случая интерференции света: как то, что существует не до конца, в дробной форме, всего лишь как вероятность — как нечто подобное влияет на видимые, материальные проявления бытия? Следовательно, тьвет, выпирающий свет, никакого нового эффекта из себя не представляет. Отрицательная вероятность нивелирует вероятность положительную.
…Хорошо, а чем в таком случае являются светени? Тут уже Тесла размахался своими длинными руками словно ветряная мельница; призванные вслух светени обильно выступили на его костюме, тьмечь грязнила морщинистую кожу. Все разложения спектра светени и опыты с пленочными экранами, говорил он, показывают, что, в принципе, это опять же обычный свет. По-видимому, проходя сквозь постоянную материю — сквозь то, что существует в абсолютном смысле — тьвет вновь подвергается перевороту в собственных вероятностях. Ну а в материи, через которую проходит тьвет, происходит ли какая-то перемена в ней? Если да — то на субмолекулярном уровне или вообще на уровне энергии тьмечи, поскольку здесь ничего конкретного Тесле установить не удалось. Не определил он и зависимости длины волны света/светени от длины волны тьвета — ведь они могут быть вовсе и не волнами.
— Но ведь свет распространяется и в частотах, невидимых для человеческого глаза. Значит, раз это частоты…
— Инфракрасные лучи, — проблеял серб.
— К примеру. А как тогда с тьветом?
Никола вновь замахал руками, что поначалу я-оно приняло за очередное мимическое блеяние, но это он как раз желал показать на себе: светени, отьветления.
— Человек теплый, — произнес он и замолчал на какое-то мгновение, вслушиваясь в работу собственного организма; успокоившись тем, что в средине все действует как следует, он подлил в механизм топлива из С2Н5ОН и продолжил: — Человек теплый, он светится по причине этого тепла, только мы этого не видим. А вот человек с нарушенным балансом тьмечи, он же, лютовчик, нуу, что излучает он? Поиграйтесь призмами, и увидите, как свет, проходя сквозь иную среду, меняет свой характер. Все может быть и так, мой мальчик, что исходящее из внутренностей материи подобное излучение, даже если поначалу оно имело характер тьвета, превращается в светень на верхних тканях. Только из внутренних тканей тьвет может быть освобожден без нарушений. Вот откуда, если не ошибаюсь, у обитателей Края Лютов и наблюдаются подобные оптические феномены.
— А Черное Сияние? А то, что светени постоянно взбалтываются, перемешиваются, делаются похожими на заливное? А все эти гадания по ним? Читал ли доктор то, что я принес ему от Круппа, те берлинские теории? Поскольку я уверен, тут имеется какая-то связь с состоянием разума человека, подверженного воздействию тьвета.
— Ба! Но, возможно, сама эта гипотеза Борна и Ди Велоче о волне Дебройля как о скачках вероятности существования, она сама ведь может быть неверной! Как в Зиме, так и в Лете!
— О какой еще «отрицательной вероятности» вы тут говорите? Математика четко определяет вероятность: от единицы, то есть, события или свершившегося, или же столь же возможного, до нуля, то есть — до события без какого-либо шанса произойти. И какой же это шанс мог бы быть меньшим, чем нуль? Значит, что? Данная вещь не только ни в коем случае не произойдет, но в добавок и… Ну, что еще? Можно ли «не быть» и «еще более не быть»? Неужто не-существование можно как-то поделить? Боже мой, Никола!
— Пей, пей!
ЛубуМММ!
Господин Хавров скинул пиджак и жилетку, ослабил галстук, засучил рукава; за пьянку он берется как за тяжкий физический труд, словно за работу в каменоломнях. Саша тоже уже сбросил лабораторный халат. Похоже, в лаборатории было спрятано немало спиртного, потому что, ни с того, ни с сего, вдруг появились две пузатые бутыли сибирского ханшина. Я-оно приглядывалось ко всему этому с нескрываемым изумлением. Наверняка, я-оно было еще слишком трезвым, наверняка, Молот Тьмечи бил по голове еще слишком недолго — но, видимое изнутри, все это слишком было похоже на массовую одержимость; злой дух в них вступил и теперь вот управляет телами и мыслями. Шарах-тарарах, будут ужираться до последнего. И что за удивительнейший транс! В Варшаве пило совершенно иначе: от рюмочки до рюмочки, четверть часика — и по-новой, один приятель поднимал тост за другого, да с закусочной, да с разговорами; и тогда напивалось как-то незаметно. А здесь: пьют, чтобы пить. Ведь призыв Хаврова — это пустой повод, в качестве знака могло послужить все что угодно. Павлича еще как-то понять могло, с его состоянием духа — закрытый здесь словно в тюрьме, перепуганный, отчужденный, оставленный сам себе на долгие вечера и ночи — для него любой способ забыться хорош. Но доктор Тесла? Закинув худющую ногу на ногу, сгорбившись по-птичьи на табурете, он заливает в себя шотландский виски, добродушно поглядывая на вице-директора и биолога, когда те строят дурацкие рожи мышам и крысам.
В мастерскую вошел старый Степан и тут же полетел вверх тормашками на коврике из стеклянных осколков. Я-оно хохотало вместе с другими. Охранник неуклюже поднимался на ноги, пискливо ругаясь. Как все хохотали, точно так же теперь все бросились ему помогать, отряхивать от осколков, к столу проводить, один и другой стакан в руки совать. Эдмунд Геронтиевич, уже хорошенько подшофе, вытащил из-за шкафа метлу и, весьма этим развеселенный, заметал блестящие россыпи; а при этом он начал еще и петь (оперный баритон), и при том так растягивал мелодию, чтобы согласовать такты с ударами Молота Тьмечи. Подстроив шаг и замах, он убрал весь пол в течение шести ударов.
