— А мне нравится смотреть на все сверху вниз, — сказала она и протянула фотографию своего сада, сделанную в шестидесятых.

Сад был замечательный. С удовольствием мы обе разглядывали настурции и анютины глазки. Она показала и свою фотографию, тридцатипятилетней давности, где она стоит в новой шубке. Запахнулась она с явным удовольствием. Я попросила на память фотографию сада. Она выбрала мне ту же самую, что когда-то отец бросил в камин. Мери Лу с «папой», отцовским отчимом, под ивой в заднем дворике. Я осторожно ее взяла. Отец совершил ошибку. Рассказывая мне о детстве, он называл себя «белым отребьем», и я думала, что семья у нас такая и была. Я была не права. Маленький аккуратный домик, где я провела семь часов, был тому доказательством, а наши родные все были люди, которые много работали и заработали лучшую жизнь.

Мери Лу сказала, что гостиная в пристройке стала гостиной, когда отец уехал, а сначала это была его комната, и построили ее, когда он пошел в старшую школу. Именно здесь он впервые начал писать стихи. Я заглянула туда, теперь там была кладовка. Входная дверь заперта, окна забраны старомодными жалюзи. Какое-то время после отцовского отъезда в комнате жила тетя Барбара. Отопления в пристройке не было, и зимой там было нежарко. Но, по словам тети Барбары, отец просиживал за машинкой все вечера напролет. До того, пока не было пристройки, он спал на диване в гостиной. А до гостиной он спал где придется: у них была нищета. У них была только Мери Лу, боровшаяся с Депрессией один на один. Мери Лу и страшные, пьяные отчимы. Тетя Барбара как-то вспомнила, как они с отцом зимой проходили пешком не одну милю, собирая в старую детскую коляску бутылки, чтобы заработать немного денег. Нищета отзывалась всю жизнь в отце болью, и это из-за нее в двадцать один год он угодил в психиатрическую лечебницу.

— Как отец попал в больницу?

— По приговору суда. Он там был то ли тридцать, то ли шестьдесят дней.

— За что его приговорили?

— Он пришел в полицейский участок и сказал: «Арестуйте меня». Они сказали: «Тебя не за что арестовывать». Тогда он вышел, бросил камнем в окно и сказал: «Теперь есть за что». Мы ездили к нему каждую неделю.

Хотела бы я знать, что подумали тогда психиатры, глядя на эту бойкую на язык женщину, на ее мужа, с явно индейской кровью, с натруженными руками, и на моего абсолютно не похожего на них, юного, стройного, витавшего в облаках отца.

Напоследок я спросила у Мери Лу, о чем она мечтала в молодости. Она сделала вид, будто ей нечего сказать.

— У нас не было времени на мечтания. В те времена человек выбивался из сил, чтобы заработать себе к концу дня на тарелку еды. Когда я ложилась в постель, я уже до того уставала, что хотела только одного — спать. Безо всяких мечтаний.

Солнце стало садиться. Я пригласила бабушку с нами пообедать, но она решила, что ресторан — это дорого.

— Кроме того, я терпеть не могу кондиционеры. Почему бы просто не съездить за гамбургерами? — Она сняла трубку, позвонила в кафе и заказала гамбургеры и молочный коктейль на дом. — Да не тяните, упакуйте сразу, — добавила она резко.

Я подняла брови, а Мери Лу хмыкнула.

Потом она поднялась с табуретки и потянулась за кошельком.

— Нет, нет, Мери Лу. Это я угощаю, — сказала я. — В конце концов, могу я один раз угостить собственную бабушку?

Мери Лу достала кошелек:

— Вы, дети, всегда тратите деньги без разбору.

— Угощает Ианте, — сказала Каденс.

Мери Лу нахмурилась:

— А что, если на обратном пути вы в кого-нибудь врежетесь? Вам деньги понадобятся.

— Не понадобятся, у нас кредитные карточки, — успокоила я ее.

— У вас есть кредитные карточки? — переспросила Мери Лу.

— И деньги, и кредитные карточки. У нас все есть, — успокоила я ее.

— По крайней мере, у одной из нас, — сказала Каденс.

— Каденс потеряла бумажник в Лимберлосте в палаточном лагере, — пояснила я.

Мери Лу оставила в покое свой кошелек и повернулась к Каденс:

— И как же ты без прав садишься за руль?

Каденс опустила голову, изображая стыд, и ответила:

— А вот так. Я очень, очень плохая девочка.

Все трое мы рассмеялись. Оказалось, мы с Мери Лу обе смеемся громко.

— Хватит кормить меня всякими ужасами, — сказала Мери Лу, и мы снова покатились со смеху.

Потом Мери Лу выдала Каденс точную инструкцию, как добраться до кафе, и добавила:

— Будь осторожнее, смотри не потеряйся.

А потом повернулась ко мне и положила руку мне на плечо:

— Я только что тебя нашла. Я не хочу тебя снова потерять.

Каденс отправилась за гамбургерами и молочными коктейлями, а мы с Мери Лу снова сели за стол. Когда Каденс вернулась, мы переложили гамбургеры на тарелки, и Мери Лу выдала мне пачку бумажных салфеток.

— Как вы угадали, что я люблю много салфеток? — спросила я.

— Но ведь ты моя внучка, или нет?

На какое-то время воцарилась тишина. День был долгий, жаркий, и мы проголодались. Наконец тишину прервала Мери Лу:

— Вполне приличные гамбургеры, как вы считаете?

— Я почти закончила, — сказала я своей семье за обедом.

— Что ты теперь написала? — спросила дочь.

— Книгу о твоем дедушке Ричарде.

Дочь положила в рот листик салата и задумчиво принялась жевать. Я внимательно за ней следила. Элизабет закрыла рот, потом провела вилкой в воздухе, изображая полет.

— Почему бы тебе не вставить туда драконов?

Я удивилась.

— Твой папа бы там остался, — поспешила объяснить она, — но летал бы, например, на драконах.

Элизабет любит драконов. Драконы, которых она рисует, — сказочные, волшебные звери, мудрые, ловкие и только иногда страшные; совсем как ее дед.

После обеда мы с Элизабет вернулись к своим занятиям. Она строит средневековый город. На рыцарях жестяные доспехи. А на мастеровых шапки, которые Элизабет сама догадалась сделать из лопнувших воздушных шариков, и они похожи на кожаные. Через город лентой течет река из моей бумаги для принтера.

На следующее утро мы встали пораньше и снова взялись за дело. Свою игровую комнату она устроила себе в кладовке рядом с моим кабинетом. Мы с Полем разрешаем ей там рисовать на стенах, и она рисует фон для своего городка. Синее небо, высокие холмы и деревья.

Приоткрыв дверь, я увидела, что городок вырос. На этот раз там были праздник и праздничный стол, где в тарелках лежала игрушечная еда, а посреди, украшением, стояли два блюда — с пластмассовой рыбкой и поросенком. Коровы и овцы жевали сено, тонко нарезанное из бумаги. На острове, окруженном рвом, поселились дракон и волшебник. Элизабет занималась тем, что укладывала горожан спать. Ко мне она не обернулась и сказала через плечо:

— Знаешь, как трудно всем устроить постель.

На свой день рождения, уже под самое утро, я получила подарок. Мне приснился отец. В этом сне у него была новая квартира — в Сан-Франциско, неподалеку от Гири-стрит. Квартира была похожа на старую, только светлее, но я не все рассмотрела: мы из нее вскоре вышли и стояли на заднем крыльце. Отец сказал, что решил развести цветник. В саду я увидела несколько темных грядок.

— Нужно больше места, — посетовал он.

Я его обняла и сказала, что у него такой двор и такой вид, что впору только завидовать. Я говорила искренне. От крыльца открывался вид на бесконечную цепь золотистых, залитых солнцем холмов. Потом мы с отцом попали в парк Золотые Ворота, где в центре, в темной тенистой роще, среди деревьев стоял дом — уменьшенная копия Музея изящных искусств. По залам с каменными полами бродили поэты, в вельветовых пиджаках на атласной подкладке, и все чего-то ждали. Потом начал читать стихи Лью Уэлч,[39] и следом за ним — отец. Я стояла среди слушателей в первых рядах, прислонившись спиной к колонне белого мрамора. Потом я ушла и добыла для отцовского сада несколько ростков салата и с ними инструкцию на листке бумаги: «Салат поливать нужно часто». Потом я вернулась в квартиру и подарила салат с инструкцией как подарок на новоселье.