— С ней не очень легко иметь дело.

И однажды я позвонила.

К моему изумлению, она сняла трубку сразу:

— Алло.

— Это дочь Ричарда, Ианте, — быстро проговорила я, сердце колотилось. Я боялась, что она бросит трубку.

Наступила долгая тишина.

Потом я и не дала ей ничего сказать. Я торопилась сказать все, что хотела. Про свою жизнь.

— Мне нужно выключить газ и налить себе чая.

— Я подожду, — сказала я.

— Не клади трубку, — сказала она. — Не клади трубку.

— Я подожду.

Я слышала, как, снова садясь на стул, она охнула от боли:

— Смещение позвонка.

— Вы ходили к врачу?

— А что толку? Хороших врачей больше нет.

— Сколько вам лет?

— Восемьдесят пять. У нас в роду еще никто столько не жил.

— Хотите дожить до девяноста?

— Бог ты мой, нет, конечно. Правда, если помрешь, до чего-нибудь точно не доживешь. Сколько ты весишь?

— Сто сорок семь фунтов.

— Батюшки, да ты толстая.

Я засмеялась:

— Мери Лу, во мне росту почти шесть футов. А вы, стало быть, маленькая.

— Что правда, то правда.

В черной зияющей пропасти прошлого вдруг появилось движение, замелькали даты и имена. Мери Лу рассказала о матери, о моей прабабушке Бесси, которая была настоящей бутлегершей. Во времена сухого закона Бесси торговала виски и купила закусочную в Такоме, Вашингтон.

Сама Мери Лу уехала от родителей с моим отцом на руках и поселилась при кондитерской фабрике, где нашла себе место официантки. Холодильников тогда не было.

— Еду приходилось покупать на день.

О Бернарде Бротигане Мери Лу рассказывать не пожелала. Сказала только:

— Я ушла от него с бумажным мешком, где были все мои пожитки. Я не знала, что я беременна.

Зато рассказала, что ее дед с бабкой держали в Миссури дом для бедных.

— Знаешь, что такое дом для бедных?

— Нет.

— Место, где живут люди, которым не на что жить.

Мери Лу обожала даты. Они так и мелькали — кто, когда родился и умер, — я ничего не успевала запомнить, но просить сбавить темп не рискнула.

— У вас хорошая память, — сказала я.

— А знаешь ли ты, что у твоего отца память была фотостатическая?

Я поняла, что она имеет в виду «фотографическую».

— Да.

— А знаешь ли ты, что в двадцать один год он был шесть футов шесть дюймов ростом? Он был левша, но отличный стрелок и попадал в любую движущуюся мишень. Не все правши так стреляют.

Мне показалось, разговор ее утомил.

В конце концов и она призналась:

— Устала я что-то.

Я спросила, можно ли мне позвонить еще раз.

— Звони. Мы ведь не очень еще знакомы, правда?

— Правда. До свидания, Мери Лу.

— До свидания… детка, — сказала она.

В девять лет я познакомилась с одной хромой женщиной. Однажды я спросила, почему она хромает. И та рассказала, что, когда ей было шестнадцать лет, они с подружкой не слушались родителей, родителям это надоело, и они собрались и решили излечить девочек от непослушания методом шоковой терапии, практиковавшимся тогда на Юге, откуда эта женщина была родом. Во время сеанса лопнул ремень, и она осталась хромой на всю жизнь. А подружку ее долечили до того, что с тех пор она только сидит, мажет кремом руки и всё.

Один раз, когда у меня барахлил приемник, я слушала ток-шоу, где какая-то женщина рассказывала, как лечилась в бесплатной больнице и ей сказали, что если она хочет выздороветь, то придется пройти сеанс шоковой терапии.

— Частично я потеряла память, — сказала она.

Отец все же рассказывал мне о детстве. Закончив школу, он начал работать на овощеперерабатывающей фабрике.

— Помогал развозить бочки с маринованными огурцами, а маленькие таскал и ел, пока не объелся, — хохотнул отец. — Я их долго потом даже видеть не мог, — беззаботно сказал он, жуя корнишон.

Когда шла та передача, я отчаянно крутила ручку настройки. Потом бросила. Все равно она шла слишком тихо.

В 1955 году моего отца — юного, романтичного, совершенно безобидного, единственная ошибка которого заключалась в том, что он пытался заработать на жизнь писательским трудом в крохотном городке Юджин, штат Орегон, — приговорили к принудительному лечению в государственной психиатрической лечебнице в Сэлеме. Там он получил кормежку, которой так добивался, шоковую терапию и ночные кошмары на всю жизнь. Тогда при шоковой терапии не пользовались анестетиками. Отца привязывали ремнями, в рот вставляли резиновый кляп, чтобы он не откусил себе язык, и включали электрический ток.

Услышав передачу по радио, я поняла, что не знаю, терял ли отец память. У той женщины стерлись воспоминания всего о двух неделях после сеанса. Вряд ли за это время случилось что-нибудь важное, сказала она.

Я позвонила свекру:

— Как называлось это лечение?

— ЭШТ, — ответил он.

— Вам когда-нибудь приходилось видеть пациентов, его прошедших?

— Разумеется, — отозвался он, — хотя давно, последний раз в конце семидесятых. По-моему, его больше не применяют.

— Те люди, что вам попадались, теряли память после лечения или нет?

— Иногда теряли. Но большинство прекрасно помнили и что было, и как было, и как это было больно. Тогда, в те годы, применяли не только электрошокотерапию, но еще и инсулиновую. Больному делали укол инсулина, вызывая инсулиновый шок. Не было других средств. Не было у врачей лекарств, какие есть сегодня.

Я рассказала про свою давнюю знакомую, как вместе с подругой «приводили в чувство» в воспитательных целях.

Он удивился:

— Электрошок применяли только в случаях шизофрении и маниакальной депрессии.

— А как же отец? — Я вдруг на мгновение испугалась. Не означает ли это, что отец был шизофреником. — Может ли быть, что его так вылечили?

— От этого лечения эффект если и есть, то временный, его приходится повторять.

— Значит, если отец, насколько я помню, был не шизофреник, то и тогда тоже?

— Скорее всего, да.

После этого разговора я вздохнула с облегчением. Скорее всего, у отца тогда была тяжелая депрессия. При депрессиях и сейчас, бывает, назначают электрошок, когда те не поддаются другим методам лечения. Кто-то — вроде той женщины, выступавшей по радио, — считает это спасением. Но что-то от отца я ни разу не слышала, чтобы он благодарил врачей, устраивавших ему еженедельную пытку.

— Это что-то вроде небольшого электрического стула, — подвел итог свекор.

Через несколько лет после выхода из больницы отец написал стихотворение:

Я приняла решение осуществить мечту всей своей жизни — поехать на север Тихоокеанского побережья, чтобы своими глазами увидеть места, где отец рос, и то, от чего он бежал всю жизнь. Клянусь, ровно в ту самую минуту, когда я это решила, я услышала его смех. Отец на меня злился:

— Давай. Вперед. Отправляйся в свой чертов крестовый поход в память о многострадальном папаше.

Я решила пройтись по его тропинкам вдоль ручьев, где играет форель, навестить дом, в котором он жил.

Я боялась этих мест, не знала, хватит ли у меня сил выдержать боль, которая происходит оттуда. Но мне очень хотелось найти ключ к тайнам его магии. Конечно, это было глупо — обладай его магия силой, он остался бы жить.