— Я буду хорошо себя вести, обещаю.

— У тебя будет много новых друзей.

— Не-е-е-е-е-е-е-е-е-ет, — хныкал он и шаркал прочь из комнаты.

Элизабет вошла в комнату в платье, которое мне подарил Пол четырнадцать лет назад. Она высокая девочка, и платье ей пришлось почти впору.

— Посмотри, что я нашла, — сказала дочь.

— Когда тебя еще не было, твой папа подарил мне его на Рождество.

— Оно было тебе как раз? — сказала она.

— Конечно.

На ней платье болталось, и пуговицы на спине были застегнуты неправильно.

— Дай-ка я перестегну, — сказала я.

Элизабет вышла, а потом вернулась в кальсонах.

— Смотри, это лучше сидит, — сказала она.

Я так и подпрыгнула на своем диване, и сердце упало в пятки.

— Где ты их нашла?

— В коридоре на антресолях, — ответила дочь, глядя на меня чистыми голубыми глазами.

Я взяла себя в руки и постаралась, чтобы голос меня не выдал.

— Кажется, на сегодня ты там порылась достаточно.

— Я еще не добралась до верхней полки.

— М-м-м-м-м-м-м, — промычала я, стараясь не сморщиться.

— Там интересно.

— Понимаю, но сейчас уже пора спать.

Мне оставалось только надеяться, что наутро в голову ей придет что-нибудь другое.

Элизабет оставила антресоли в покое и отправилась чистить зубы.

Я поняла, что отцу пора снова переезжать.

Верхний ящик на антресолях, под самым потолком, перестал быть надежным местом.

Не знаю, похороню ли я его когда-нибудь или так и буду перепрятывать из тайника в тайник. Можно ли долго держать прах в доме? Я его не выставляю ни на столик, ни на каминную полку. Не веду с ним бесед. Просто мне спокойней, когда я знаю, что у него есть место, где сухо, тепло, откуда слышно, как в детской играет внучка, в кухне гудит посудомоечная машина, а по ТВ идет баскетбол. Мне спокойней, когда он рядом. Муж не возражает. Полка на антресолях — его идея. «Пусть стоит сколько хочет».

Есть лишь одно обстоятельство, которое нарушает спокойствие: моя дочь. Что она подумает, если узнает? И когда ей об этом сказать? Сколько лет должно быть человеку, чтобы ему можно было сказать о том, что на верхней полке на антресолях, под самым потолком, хранится прах деда?

Каденс, как только увидела дом в Болинасе, тут же решила, что в нем есть привидения. Нам было тогда двенадцать. Свой вывод Каденс сделала сразу, едва бросив взгляд на то трехэтажное, похожее на Музей изящных искусств, здание, словно вросшее в склон крутого холма. Они с моей мамой приехали забрать меня после каникул. Войти в дом Каденс наотрез отказалась. Она была храбрая девочка, даже, может быть, самая храбрая в мире, и ей так же, как мне, не раз доводилось жить в старых домах. Я попыталась было ее уговорить — хотелось показать ей комнаты, — но она не пожелала и слушать. Она так и осталась ждать возле машины, на что взрослые, впрочем, не обратили никакого внимания. На меня же ее отказ произвел огромное впечатление. И оттого, что это была Каденс, которая никогда раньше и думать не думала о привидениях, мне немедленно показалось, будто в доме и впрямь что-то не так.

В скором времени оказалось, что там действительно водится настоящее привидение. Когда-то там жила горничная-китаянка, которая потом покончила с собой и с тех пор, как говорили, повадилась его навещать. Вид у дома вполне способствовал таким слухам. До самой, крытой темной черепицей, крыши он зарос диким виноградом. Вокруг росли огромные развесистые деревья. Отец, конечно, держал садовника, но трогать живые ветки и корни не разрешал, так что тот срезал только сушняк. По ночам возле дома стояла жуткая темень, входную дверь находили на ощупь. Вскоре отец среди бела дня сломал ногу, обходя дом от парадного хода к черному. Задавая вопрос, как это у него случилось, я ждала, что он расскажет какую-нибудь невероятную, из ряда вон историю. Но отец лишь вздохнул и сказал: «Зацепился за корень».

Отец стал беспомощным, отчего приходил в отчаяние. Ходить на костылях он так и не научился. Добираясь до бывшего своего дома на Гири-стрит, он так смешно с ними скакал, что я не раз невольно хихикала. Мама прислала ему витамины и укрепляющее питье, которые он, к моему великому изумлению, принял. Но ему не терпелось выздороветь. Когда скачешь, быстрее стареешь, сказал он мне.

Дом в Болинасе был трехэтажный. Наверху были две темные спальни для прислуги, ванная и две светлые спальни, выходившие на одну площадку.

На втором этаже была гигантских размеров кухня, с огромной кладовкой и узенькой черной лестницей, которая вела наверх, к спальням слуг. Там же располагались гостиная с камином в человеческий рост, парадная лестница, еще одна небольшая ванная и рядом с ней французская дверь — выход на очаровательную террасу. В нижнем этаже располагались хозяйская спальня, где всегда пахло плесенью, единственная большая в доме ванная и еще одна комнатка, где стоял старинный обогреватель. Одно время отец поселился в нижней спальне, но, кроме него, там не жил никто — и я, и гости, бывавшие в доме, если и спускались в первый этаж, то только в ванную.

В Болинасе я впервые провела у отца все каникулы. Мне тогда было одиннадцать лет. Он разрешил мне самой выбрать комнату и преподнес приятный сюрприз, развесив по стенам картинки с Микки-Маусом и приколотив ночник, на котором была нарисована улыбающаяся физиономия.

Каникулы были пасхальные, и вечером в пятницу мы собрались смотреть телевизор, но только он хотел посмотреть футбол, а я — «Семейку Брейди».[20] Отец предложил разыграть на спор. Мол, кто выиграет, тот и включит свою программу. Мы с ним часто так делали. Если я в гостях у отца чего-то и добивалась, то главным образом лишь потому, что выигрывала. Поспорить мы могли по любому поводу, например: какой лифт приедет первым. Но, бывало, отец придумывал что-нибудь и позамысловатее. В ту пятницу, часов уже около шести, когда начало смеркаться, мы не поленились карабкаться в гору собирать сосновые шишки. Быстро темнело, но шишки нам были очень нужны, причем только ровные, и мы их искали, а отец, уверенный, что выиграет именно он, все время меня поддразнивал. Потом он подвесил на дерево проволочную мусорную корзинку, которая была нам вместо баскетбольной, и шагами отмерил расстояние, откуда бросать. Выигрывал тот, кто забросит три шишки подряд. В тот раз выиграла я — отец, конечно, поддался, — и я смотрела свой фильм, а он переключал на футбол только во время рекламы.

Ночью в доме было страшно. Я боялась привидения, которое, по моему разумению, непременно должно было пожаловать ко мне в гости. Ночи две меня защищал и утешал веселый ночник. Но дом был деревянный, и когда в темноте что-то начинало скрипеть, то казалось, будто на третий этаж забрался целый полк покойников.

В конце концов, совершенно измучившись, я попросила отца поменять мне спальню. Он переселил меня на второй этаж, в небольшую комнату рядом с собой. Там было лучше, хотя тоже было страшно — вдруг привидения спустятся по лестнице с третьего этажа. Успокаивала я себя тем, что им мешает зеркало на площадке. В довершение ко всем этим кошмарам часто отключалось электричество, и я оставалась без ночника на час, а то и больше.

Зато днем дом преображался. Днем мне там нравилось. Я ставила пластинки, делала отцу апельсиновый сок или смотрела, как кто-нибудь из его подружек печет оладьи. Кто-то дал мне рецепт шоколадного печенья, и я опробовала его сама. Я нашла в, шкафу потайную дверь, соединявшую спальни на третьем этаже. Отец в спальни заглядывал редко и долго предпочитал спать в гостиной на диване возле камина.

Я играла на расстроенном пианино, а потом, взяв ракетку и старые теннисные мячики, ходила на теннисный корт, где стучала в стенку часами. Я обнаружила на берегу дом, который купила одна рок-группа, кажется, «Джефферсон Эйрплейн», и, когда я об этом узнала у меня просто перехватило дыхание, но радости от этого не было в итоге никакой. Мне ужасно хотелось кого-нибудь из них увидеть, а они всё где-то ездили. Приезжая в Болинас, каждый раз я надеялась, что на этот-то раз они дома, и вдруг к ним придет какая-нибудь знаменитость, и будет звать хозяев в переговорник на столбе у ворот, и я их увижу, но надежды мои не сбылись. Мне и в голову не приходило, что у отца собираются люди не менее знаменитые. В основном они были поэты, как, например, Роберт Крили,[21] который любил порой выпить и засидеться в гостях до утра. Посиделки эти мне нравились — звук шагов и громкие голоса наполняли дом, прогоняя мои детские страхи.