Маану была не в восторге от тесной дружбы между сводным братом и сестрой, но она прислушивалась к Нэнни, которая считала это вполне нормальным. В Африке было принято, чтобы дети называли всех жен отца мамами. И если Джефу больше нравилось ходить с Норой на поле, чем оставаться с Маану в селе, с ее стороны не было никаких возражений.
Норе мальчик также не мешал. Как любая акушерка, она гордилась каждым ребенком, рождению которого помогала. Когда родился Джеф — а то были очень тяжелые роды, — ее впервые в Нэнни-Тауне позвали на помощь. С тех пор как Нора спасла жизнь Маану при родах, ее признали во всем поселении в качестве знахарки и повитухи. Грэнни Нэнни поддерживала это, лишь бы Нора не занималась колдовством и не пыталась обратить маронов в христианскую веру. Королева настаивала на том, что духовным руководством своих людей должна заниматься только она одна, так же как их ориентацией на Африку. Нэнни-Таун должен был жить так, как живет село племени ашанти. Все, что носило английский отпечаток, королева отвергала — она даже пыталась свести к минимуму, необходимому для жизни, обмен товарами с белыми торговцами. Нора знала, что мароны, свободные от рождения, и даже некоторые освобожденные рабы жаловались на это. Прежде всего, мужчины не хотели заниматься ткачеством и изготовлять горшки, как их предки в Африке. Они видели себя только в роли охотников и воинов, хотя и признавали труд на полях. Однако последнее в Африке считалось исключительно женской работой, чем в свою очередь были недовольны жены маронов.
— Я тут рубить сахарный тростник, а мужчины лениво валяться на солнце, якобы стоять на страже! — однажды заявила Мария. Стояло самое жаркое время года, и женщины в полдень спрятались в тени пальмы. — При этом я точно так же могу залезть на дерево для наблюдения, смотреть вниз и дуть в рог, однако он намного сильнее мог бы рубить тростник.
— А полотно, которое делать мой муж, плохое, — добавила Елена. Как и семья Марии, семьи Елены и ее мужа уже несколько поколений назад убежали в горы, прежде чем примкнуть к Нэнни и Квао. Своей новой задачей — быть ремесленником — ее муж был очень недоволен. — Он это ненавидеть, он намного лучше хочет охотиться. Был всегда охотником... Ну да, иногда также немножко воровал на плантациях, но не умеет ткать — говорит, это бабская работа.
— Так оно и есть, бабская работа, — согласилась Милли, освобожденная домашняя рабыня, которой было очень трудно на поле. — Я умею ткать, хорошо шить.
Другие женщины согласно кивали. Каждая из них предпочла бы местечко в тени возле ткацкого станка работе на плантации сахарного тростника.
— Если заключить договор и свободная торговля, мы покупать полотно и шить одежду!
Таким было общее мнение, причем молоденькие девушки, такие, как Манса, еще любили, хихикая, добавлять:
— Купить шелк и шить платья, как у красивой белой мисси!
Грэнни Нэнни будет тяжело сохранять свою маленькую Африку в горах Блу-Маунтинс, если белые люди официально отменят запрет на торговлю с ней.
Норе работа на поле уже не казалась такой трудной, как раньше. Ее тело за это время привыкло к нагрузкам, и она полюбила труд на свежем воздухе. Занимаясь прополкой или посевом, она болтала с другими женщинами, учила детей, играя, помогать ей и всегда находила время для того, чтобы остаться одной и погрузиться в свои мысли. Между тем ее плен в Нэнни-Тауне длился уже пять долгих лет, и она почти смирилась с этим. Маану и Нора не стали подругами даже после того, как последняя помогла появиться на свет Джефу, но между ними установилось своего рода перемирие. И к Аквази Нора более или менее приспособилась. Он распределял свою «благосклонность» между обеими женами, как это требовало от него то, что он называл законом. Однако, к несчастью Норы, он явно предпочитал близость с нею. Она за это время уже убедилась в том, что при ее похищении Аквази было важно не только насолить Дугу Форгнэму, украв у него женщину. Может быть, даже это дикое приключение после церемонии обеа было не случайным, может быть, Аквази уже тогда любил Нору или, по крайней мере, испытывал к ней вожделение.
С этой странной любовью Нора научилась обращаться лучше, чем с ненавистью и злобой, которые накладывали отпечаток на их отношения в первые месяцы. Она, как и раньше, ничего не чувствовала к Аквази и боялась ночей с ним, но за это время многое изменилось и стало уже не так плохо, как вначале. Теперь между ней и Аквази иногда завязывалось что-то вроде беседы. Нора кое-что узнала о переговорах между губернатором и маронами Виндворда. Представители короны — губернатор Эдвард Трелони и командир его войска полковник Гатри — видимо, признали, что на Ямайке были и всегда будут свободные чернокожие. Намного разумнее было бы признать ту область, где они живут, самостоятельной колонией и гарантировать им положение в качестве граждан, вместо того чтобы снова и снова воевать с ними. Основы для соглашения уже существовали: губернатор отказывается от своих претензий на территорию маронов и официально переписывает на них эти земли. Легализуется свободная торговля, мароны получают разрешение свободно передвигаться в поселениях белых людей. В качестве встречного шага ими прекращаются любые нападения на плантации и дальнейшие попытки освобождать других рабов. Но точная формулировка последнего пункта была все еще под вопросом, и ожесточенные споры продолжались. Губернатор настаивал на одном — чтобы мароны взяли на себя обязательство отсылать назад к хозяевам сбежавших и примкнувших к ним рабов. Такие соглашения между плантаторами и свободными чернокожими уже имели место, на что теперь ссылался Трелони. Кудойе и Аккомпонг были готовы признать договор в таком виде, в каком он был, однако Нэнни защищалась изо всех сил. Она согласилась бы взять на себя обязательство не освобождать больше рабов — если она прекратила бы нападения на плантации, это разумелось бы само собой. Однако отсылать назад беспомощных людей, которые после отчаянного побега наконец-то нашли свое спасение — этот пункт черная королева категорически отклоняла.
— Тем более что белые хотят еще больше! — с гневом заявил Аквази, который полностью поддерживал Нэнни. — Поскольку мы хорошо знаем горы, мы могли бы неплохо зарабатывать, охотясь на беглых рабов! Якобы нам собираются платить за каждую голову, за каждого человека, которого мы приведем назад! Не могу представить себе, что Кудойе одобряет это!
Нора только удивленно вскинула брови. Она и Нэнни не считала героиней, но к человеку по имени Кудойе и вовсе не испытывала ничего, кроме презрения. Конечно, вполне могло быть так, что жизнь в Сент-Джеймс-Пэрише была организована так же хорошо, как и в Нэнни-Тауне, но его слава зиждилась прежде всего на крайне жестоких нападениях в окрестностях этого поселения. Нигде плантаторы так не страдали от маронов, как на северо-западе, что за последние годы, естественно, привело к появлению настоящих частных армий. Набеги Кудойе становились все менее успешными. Его людей оттеснили в горы, а контролируемые им области становились все меньше и меньше. Нора предполагала, что это и было причиной его внезапной готовности к переговорам. Он с гарантией и восторгом посылал бы свои патрули в горы, чтобы охотиться на беглых рабов и возвращать их хозяевам за деньги. Его предки в Африке ведь поступали не иначе. Торговля рабами считалась у племени ашанти очень уважаемым занятием.
Пока что Нэнни была не согласна поддаваться его желаниям, но рано или поздно, вероятно, все же будет заключен договор. Нора с печалью ожидала этого дня — ведь он означал для нее окончательное закрепление ее собственного рабства. Очевидно, белые люди смирились с пленением одной из их женщин — после первых месяцев надежд она перестала верить в спасение. Возможно, она проведет остаток жизни в своей хижине, работая на поле и подчиняясь прихотям мужчины, которого не любит.
Нора утешала себя тем, что разделяет эту участь с тысячами женщин во всем мире. Африканские девушки, очевидно, тоже редко выбирали себе мужей самостоятельно. Чего стоил один только ужасный и жестокий обычай обрезания, который не давал им ощущать радость от любви. Причем любовь была именно тем, чего больше всего не хватало Норе. Отсутствие здесь комфорта, к которому она привыкла в Каскарилла Гардене, ее не тяготило: ее сегодняшняя жизнь не слишком отличалась от той, о которой она когда-то мечтала с Саймоном. Пусть ее хижина и не стояла на берегу моря, а была в горах, зато здесь было тепло, а окружение Нэнни-Тауна было удивительно красивым. За последние три года Норе стали разрешать двигаться свободнее, и она с восхищением исследовала разнообразие растений, ручьи и водопады, которые по природе своей зачастую были намного красивее и хитроумнее, чем любой фонтан в английском парке. Вместе с Дэдэ и Джефом она наблюдала за мотыльками и птичками, за животными, которые были одно другого краше и грациознее. Она собирала цветы, листья и корни — как целебные травы, но иногда только ради их красоты. И, конечно же, большой радостью для Норы была ее любовь к дочери, которая удивительно гармонировала со здешним окружающим миром.
