Поникнув головой, Иисус повернул в сторону города. Лавки, мастерские, харчевни — все было открыто, улицы были запружены людьми — они суетились и кричали, пот ручьями бежал по их телам. Ржание лошадей, людские крики сливались с завыванием труб и рожков, и святой город казался Иисусу страшным мычащим больным животным, чье тело пожирается проказой, безумием и смертью.

Шум на улицах все возрастал, люди сновали туда и сюда «Что за спешка? — спрашивал себя Иисус. — Почему они бегут? Куда они идут? — и вздыхал: — К дьяволу!»

Он был в растерянности, не зная, как поступить. Может, он должен остаться в этом людоедском городе, влезть на крышу Храма и возопить: «Кайтесь! Кайтесь!..» Эти несчастные люди, бегающие по улицам, больше нуждаются в покаянии и утешении, чем спокойные рыбаки и земледельцы Галилеи. «Я останусь здесь, — решил Иисус. — Здесь я впервые объявлю о гибели мира и Царстве Божием».

— Рабби, — подошел к Иисусу Андрей, который не мог справиться со своим горем. — Рабби, они схватили Крестителя и убили его!

— Слава Богу! Все в руках Его, — спокойно ответил Иисус. — У Крестителя было достаточно времени, чтобы выполнить свое предназначение. Будем надеяться, Андрей, что и мы выполним свое! — Он увидел, как глаза бывшего ученика Предтечи наполняются слезами. — Не печалься, Андрей, — похлопал он его по плечу. — Он не умер. Умирают лишь те, кто не успел обрести бессмертия. Он успел. Господь дал ему на это время.

И произнеся это, он вдруг все понял. Действительно, все в этом мире зависит от времени. Во времени все созревает. Если тебе дано время, то ты можешь успеть переработать свою человеческую плоть и обратить ее в дух. И тогда тебе незачем бояться смерти. Если у тебя нет времени, ты погибаешь… «Милостивый Господь, — взмолился Иисус про себя, — дай мне время — это единственное, о чем я прошу тебя. Дай мне время…» Он чувствовал, что в нем все еще много плотского, много человеческого. Он все еще был подвержен гневу, страху, ревности; у него мутилось в глазах, когда он вспоминал Магдалину; а прошлой ночью он украдкой поглядывал на сестру Лазаря Марию…

Он вспыхнул от стыда и тут же решился: он уйдет из этого города. Час его смерти еще не настал, он еще не готов… «Господи, — снова взмолился Иисус, — дай мне время, время и больше ничего…»

— Идемте, друзья мои, мы возвращаемся в Галилею, — кивнул он спутникам. — Во имя Господа!

Они стремились к Генисаретскому озеру, как усталые голодные лошади в любимое стойло. Иуда снова шел впереди, насвистывая. Давно ему уже не было так спокойно. Ему очень нравились лицо и голос учителя после возвращения его из пустыни. «Он убил Крестителя, — повторял Иуда снова и снова про себя. — Он взял его с собой, лев и агнец соединились. Может ли Мессия быть львом и агнцем одновременно, как древние чудовища?» — спрашивал он себя и шел дальше, насвистывая и ожидая, что будет. «Это молчание долго не может продолжаться. В один из вечеров до того, как мы достигнем озера, он раскроет свои уста и заговорит. Он откроет нам тайну: что он делал в пустыне, видел ли там Бога Израиля и о чем они с ним говорили. А уж я сделаю выводы».

Первая ночь прошла в молчании. Иисус смотрел на звезды, утомленные спутники спали вокруг него. Лишь голубой глаз Иуды поблескивал в темноте. Всю ночь они с Иисусом просидели друг против друга, не проронив ни слова.

На рассвете они снова тронулись в путь. Они уже оставили позади каменистую почву Иудеи и вступили на белые земли Самарии. У колодца Иакова никого не было — ни одна женщина не появилась, чтобы достать им воды и дать напиться. Они быстро миновали проклятую землю, и вот уже вдали замаячили родные горы — остроконечный Гермон, изящный Фавор, святой Кармил.

Начинало смеркаться, и они устроились под раскидистым кедром полюбоваться закатом. Иоанн произносил вечернюю молитву:

— Господи, открой нам свои врата. День кончается, солнце садится, солнце исчезает. Мы приходим к Тебе, Господи. Открой нам. Вечный, мы молим Тебя, прости нас. Вечный, мы молим Тебя, смилуйся над нами. Вечный, спаси нас!

Сгущалась синева. Солнце покинуло небосклон, и звезды еще не вышли. Пустое небо нависло над землей. Тонкие руки Иисуса белели в сумерках. Душа его все еще была полна вечерней молитвой — она омывала все его члены, совершая внутри него свою работу. До его слуха доносились отчаянные крики людей, стучащихся во врата Господа, но Господь не открывал им. Люди стучали и кричали. Что они кричали?

Он прикрыл глаза, чтобы расслышать. Дневные птицы уже вернулись в свои гнезда, ночные еще не вылетели. Не слышно ни людского говора, ни лая собак — они остановились вдали от каких-либо поселений. Его спутники бормотали вечерние молитвы, но они слишком устали, и священные слова тонули в их сонном сознании, не вызывая никакого отклика в душах. Иисус же слышал этот неустанный стук во врата Господа — стук в его собственном сердце. Они стучались в его собственное теплое сердце, крича: «Открой! Открой! Спаси нас!»

Иисус прижал руки к сердцу, словно сам стучался в него вместе со всеми и умолял открыть. Ему казалось, что он остался один-одинешенек в этой борьбе, но тут же почувствовал чей-то взгляд. Он обернулся. Иуда не спускал с него глаз, пылающих, как холодное пламя. Иисус вздрогнул. Этот рыжебородый был гордым и неукротимым зверем. Из всех его спутников он казался ему самым близким и в то же время самым чужим, словно лишь Иуде он обязан давать отчет в своих действиях и объяснять свои поступки.

— Иуда, брат мой, — протянул Иисус к нему правую руку, — взгляни, что я держу?

Иуда, напрягшись, вытянул шею, чтобы рассмотреть в полумраке.

— Ничего. Я ничего не вижу.

— Скоро увидишь, — улыбнулся Иисус.

— Царствие Небесное, — сказал Андрей.

— Семя, — сказал Иоанн. — Рабби, ты помнишь, что ты говорил нам у озера в первый раз, когда ты разомкнул свои уста и обратился к людям? «Сеятель пришел, чтобы бросить в землю свое семя…»

— А ты что думаешь, Петр? — спросил Иисус.

— Учитель, что я могу сказать? Если я спрошу свои глаза, то ничего. Если я спрошу сердце — все. И мысль моя раскачивается в нерешительности, как язык колокола.

— А ты, Иаков?

— Ничего. Прости меня, рабби, но ты ничего не держишь.

— Глядите! — воскликнул Иисус, резко поднимая руку и с силой опуская ее вниз. Иуда от счастья раскраснелся, все его лицо расцвело, как роза, и, схватив Иисуса за руку, он поцеловал ее.

— Рабби! — воскликнул он. — Я видел! Я видел! Ты держишь секиру Крестителя. — Но тут же он устыдился и рассердился на себя, что так несдержанно высказал свою радость. Снова отодвинувшись, он прислонился к кедровому стволу.

— Он принес ее мне, опустив к корню сгнившего дерева, — спокойно и сурово промолвил Иисус. — Для того он и был рожден — чтобы передать ее мне. Большего он и не мог сделать. Я пришел и, нагнувшись, поднял секиру — для этого был рожден я. Настало время исполнить мне свой долг — срубить прогнившее дерево. Мне казалось, я жених, и в руках моих цветущая миндальная ветвь, но она обернулась секирой. Помните ли вы, как мы плясали и гуляли в Галилее, прославляя красоту мира, союз небес и земли, как врата рая распахивались перед нами? Друзья, все это был сон. Но теперь настало пробуждение.

— Значит, нет Царствия Небесного? — в ужасе воскликнул Петр.

— Есть, Петр, есть, но Царство Божие внутри нас. Царствие Небесное в наших душах, царство дьявола — вовне. И два этих царства бьются между собой. Битва! Война! И наш первый долг — поразить сатану этой секирой.

— Какого сатану?

— Мир, окружающий нас. Мужайтесь, друзья, я собрал вас на битву, а не на свадьбу. Простите, ибо я и сам того не знал. Но если кто из вас мечтает о жене, детях, доме и счастье, — пусть уйдет! В этом нет ничего постыдного. Пусть встанет, тихо попрощается с нами и уйдет с нашими благословениями. Время еще есть, — он умолк, переводя взгляд с одного на другого. Вечерняя звезда, как огромная капля, замерцала между мощных ветвей кедра. Ночные птицы встряхивали свои крылья и просыпались. Прохладный ветер подул с гор. И внезапно вечернюю покойную тишину прорезал крик — это вскочил Петр.