— Ты пророк, галилеянин? — удивленно спросила женщина. — Тебе все известно?
Иисус улыбнулся.
— Ты хочешь о чем-нибудь спросить меня? Говори смело.
— Да, я бы хотела, чтобы ты ответил мне на один вопрос. Наши отцы всегда славили Господа на этой горе Гаризим. Теперь вы, пророки, говорите, что поклоняться Господу можно лишь в Иерусалиме. Кто прав? Где Господь? Просвети меня.
Иисус молчал, опустив голову. Эта грешница, мучимая поисками Господа, глубоко взволновала его сердце. И ради нее он изо всех сил пытался найти верные слова, чтобы ответить ей. Но вот он поднял голову, и лицо его просияло.
— Женщина, храни глубоко в сердце то, что я тебе скажу сейчас. Придет день — он уже пришел, — когда люди не будут поклоняться Господу ни на этой горе, ни в Иерусалиме. Господь есть Дух Святой, и ему можно поклоняться лишь в душе.
Женщина смущенно и недоумевающе взглянула на Иисуса.
— Неужели ты, — спросила она тихим прерывистым голосом, — неужели ты Тот, кого мы ждем?
— А кого ты ждешь?
— Ты знаешь. Зачем ты заставляешь меня произносить Его имя? Ты и так знаешь, а мои уста грешны.
Иисус опустил голову. Казалось, он прислушивается к своему сердцу и ждет, что оно ответит. Женщина, стоявшая перед ним, тоже ждала с нетерпением.
Но пока они оба пребывали в этом молчаливом смущении, издали донеслись веселые голоса и показались ученики, торжествующе размахивая краюхой хлеба. Увидев учителя с незнакомой женщиной, они замедлили шаг. Но Иисус был рад их видеть — они избавили его от ответа на опасный вопрос самаритянки, и он кивнул, чтобы они подошли.
— Идите сюда, — крикнул он. — Эту добрую женщину послал нам Господь. Она пришла из деревни, чтобы напоить нас.
Все, кроме Иуды, отошедшего в сторону, подошли к Иисусу. Женщина протянула им кувшин, и мужчины напились. Затем она снова наполнила его и, поставив себе на голову, задумчиво направилась к деревне.
— Рабби, что это за женщина? — спросил Петр. — Вы так разговаривали, словно знаете друг друга сто лет.
— Она одна из моих сестер, — ответил Иисус. — Я попросил у нее воды, потому что хотел пить, и удовлетворил ее жажду.
Петр почесал в затылке.
— Не понимаю.
— Неважно, — ответил Иисус, погладив седую голову товарища. — Не спеши, ты все понемногу поймешь в свое время… А сейчас мы голодны — давайте есть!
Они улеглись под финиковыми пальмами, и Андрей начал рассказывать, как они ходили в деревню.
— Мы стучали во все двери, но над нами только смеялись и гнали от дома к дому. Наконец в самом конце деревни какая-то старушка приоткрыла дверь и выглянула посмотреть, нет ли кого на улице. Вокруг не было ни души. Тогда она тайком пихнула нам хлеб и тут же захлопнула дверь. Мы схватили его и бросились наутек.
— Мы даже не знаем, как ее зовут, — заметил Петр. — А надо было бы попросить Господа, чтобы Он запомнил ее.
— Не печалься, Петр, — рассмеялся Иисус. — Господь знает ее имя.
Иисус взял хлеб, благословил его, воздал хвалу Господу за то, что Он послал им старушку, и преломил хлеб на шесть равных ломтей. Но Иуда посохом оттолкнул свою долю и отвернулся.
— Я не ем самаритянского хлеба — я не ем свинины.
Иисус не стал с ним сморить. Он знал, что у Иуды каменное сердце, и для того, чтобы смягчить его, нужно время — время, желание и доброта.
— А мы будем есть, — повернулся он к остальным. — Самаритянский хлеб обращается в галилейский, когда его едят галилеяне, свинина же становится плотью человеческой, когда ее едят люди. Во имя Господа!
И со смехом пятеро принялись есть. Самаритянский хлеб был так же вкусен, как и любой другой, и они насытились. Закончив трапезу, они прилегли, и вскоре усталость сморила их и повергла в сон. Лишь Иуда остался бодрствовать, в раздражении постукивая посохом по земле. «Лучше голод, чем позор», — думал он, и мысль эта понемногу успокаивала его.
Вскоре по листьям кустов застучали капли дождя, и спящие вскочили.
— Дождь, — промолвил Иаков. — Хорошо, земля напьется.
Но пока они размышляли, где найти укрытие от дождя, с севера налетел ветер и разогнал тучи. Небо прояснилось, и они снова отправились в путь.
Оставшиеся на деревьях смоквы сияли в посвежевшем воздухе. Гранаты стояли, отягощенные плодами. Приятели сорвали несколько штук и съели их на ходу. Крестьяне, поднимая головы, с удивлением смотрели на галилеян. Что привело их в Самарию? Почему они якшаются с самаритянами, едят их хлеб, собирают их фрукты? Лучше бы им побыстрее убраться!
А какой-то старик, не выдержав, вышел из своего сада и закричал:
— Эй, галилеяне, ваш закон предает анафеме тех, кто ступает по этой священной земле. Что вы здесь делаете? Убирайтесь вон!
— Мы идем на поклонение в святой Иерусалим, — ответил Петр, останавливаясь перед стариком и выпячивая грудь.
— Вы должны поклоняться Господу здесь, отступники, на Гаризиме — горе, по которой ступал Господь, — загремел старик. — Вы что, не читали Писания? Господь явился Аврааму здесь, у подножия Гаризима. Он указал ему на горы и долины из конца в конец, от горы Хеврон до земли Мидийской и сказал: «Бери Землю Обетованную, землю, по которой текут молоко и мед. Я дал обет, что вручу ее тебе, и вот Я исполняю его». И они подписали договор. Слышите, галилеяне? Так сказано в Писании. Так что поклоняться Господу надо здесь, на этой святой земле, а не в Иерусалиме, убивающем пророков!
— Земля всюду священна, — спокойно ответил Иисус. — Господь повсюду, старик, и все мы — братья. Самаритяне и галилеяне тоже, старик. И иудеи. Все!
Старик задумался. Он рассматривал Иисуса, поглаживая свою бороду.
— Господь и дьявол тоже? — наконец спросил он очень тихо, чтобы невидимые силы не слышали его.
Иисус вздрогнул. Он никогда в жизни не задумывался, настолько ли велика доброта Господа, что Он сможет простить даже Вельзевула и вернуть его в Царство Свое.
— Не знаю, старик, — ответил он. — Не знаю. Я — человек, и забочусь о делах людских. Остальное — в руках Господа.
Старик не ответил. Все так же поглаживая бороду, он погрузился в размышления, глядя на странных путников, которые, миновав его, скрылись за деревьями.
Опустилась ночь, и поднялся холодный ветер. Они отыскали пещеру и забрались в нее. Разделив оставшийся кусок хлеба, они поели. Рыжебородый собрал хворост и разжег костер. Огонь придал всем бодрости, и люди расселись кругом, молча глядя на языки пламени. До них доносились свист ветра, вой шакалов и отдаленные раскаты грома. Над входом в пещеру ободряюще блестела большая теплая звезда, но набежавшие облака вскоре скрыли ее из виду. Глаза у путников начали слипаться, и, положив головы друг другу на плечи, они погрузились в сон. Лишь Иоанн, встав украдкой, накинул Иисусу на плечи свой шерстяной плащ.
На следующий день они вошли в Иудею. Шаг за шагом они наблюдали, как меняются деревья, стоящие вдоль дороги: теперь она была окаймлена пожелтевшими тополями, акациями и древними кедрами. Почва стала сухой, каменистой, даже крестьяне, время от времени мелькавшие в дверях домов, казалось, были высечены из кремня. Порой меж камней мелькал скромный и изящный полевой цветок, да кудахтанье куропатки нарушало немую тишину. «Наверно, ищет напиться», — подумал Иисус, и тут же ему показалось, что он ощутил теплоту птичьего тельца в своих руках.
Чем ближе они подходили к Иерусалиму, тем суровее становилась земля. Господь тоже казался другим. Земля здесь не ликовала, как в Галилее, и Бог, так же как и люди, казалось, тоже был высечен из кремня. Небо в Самарии, хотя бы пытавшееся пролиться дождем, здесь полыхало, как раскаленное железо. Обливаясь потом, путники продолжали идти через это горнило. Когда снова настала ночь, они подошли к усыпальницам, вырезанным в скале. Тысячи их предшественников, замурованных здесь, уже обратились в камень. Найдя пустующие гробницы, путники залезли в них, чтобы пораньше заснуть и отдохнуть перед входом в священный город.
Не спал лишь Иисус. Он бродил вдоль могил, прислушиваясь к ночным звукам. На сердце у него было неспокойно: ему слышались невнятные голоса, плач и стоны, словно тысячи мучеников взывали к нему… К полуночи ветер затих, и наступила тишина. И тогда эту тишь пронизал душераздирающий крик. Сначала ему показалось, что это кричал голодный шакал, но уже в следующее мгновение он с ужасом понял, что это кричала его собственная душа.
