Адер провел тоненькой пробкой по моему языку. Я ничего не почувствовала, потому что пробка была крошечной, очень тонкой, но язык у меня мгновенно онемел, и рот наполнился отвратительным вкусом. Вспенилась слюна, меня скрутили спазмы. Адер сжал мои челюсти и прижал меня к кровати. Рот наполнялся кровью, она стала горькой и кислой, смешавшись с мерзким зельем, которое мне дал Адер. Неужели он отравил меня, чтобы я поскорее умерла? Я заливалась кровью и больше ничего не чувствовала. Скорее до моего разума, нежели до слуха, доносился голос Адера, бормотавшего непонятные слова. Но все прочее — в особенности разум — вытеснил панический страх. Мне было все равно, что он говорит и зачем он это делает.

Моя грудь сжалась. Боль была поистине невыносимая. Легкие перестали работать, я не могла дышать. Я чувствовала, что сердце останавливается. Сознание покидало меня. Я умирала. И не только я. Мои руки инстинктивно легли на живот и обхватили небольшой, едва заметный бугорок.

Адер замер. В его глазах я прочла понимание.

— Боже, да она беременна. Что, никто не знал, что она беременна? — проревел он, развернулся на месте и замахнулся на Алехандро, стоявшего позади.

Мое тело умирало все скорее, а моя душа была напугана. Она искала, куда ей деваться.

А потом и души не стало.

Я очнулась.

Конечно же, первым делом я подумала, что вся эта жуть мне просто приснилась, что кризис миновал, и теперь я на пути к выздоровлению. На несколько мгновений эти объяснения меня утешили, но я не смогла отрешиться от мысли о том, что со мной произошло нечто реальное и непоправимое. Сосредоточившись изо всех сил, я припомнила туманные видения — как меня прижимают к матрасу, как кто-то выносит из комнаты большой медный таз, наполненный густой, дурно пахнущей кровью.

Я проснулась на своей нищенской кровати в крошечной комнатушке. Было ужасно холодно, огонь в камине давно погас. Шторы на единственном окне были задернуты, но в щелочку струился серый, хмурый свет, но даже на эту полоску пасмурного света мне было больно глядеть.

В глотке у меня саднило, словно меня заставили выпить кислоты. Я решила пойти поискать воду, но как только приподнялась и села, тут же упала на подушки, потому что у меня сильно закружилась голова. Свет резал мне глаза, я не могла держать равновесие. Я словно бы стала калекой, ослабленной длительной болезнью.

Горло саднило, голова пылала, а все остальное было холодным. Мышцы уже не горели от жара. Я могла двигаться только очень медленно и неуклюже, словно меня несколько дней продержали в ледяной воде. Кроме того, произошло самое страшное. Это я поняла сразу, и мне не нужно было, чтобы кто-то сказал мне об этом: ребенка во мне больше не было. Он исчез.

Мне потребовалось примерно полчаса, чтобы выйти из комнаты. Я медленно встала, долго стояла на месте, потом побрела к двери. Двигаясь крошечными шажками по коридору в сторону спален придворных Адера, я отчетливо, со звериной остротой слышала все звуки: перешептыванье любовников в постели, храп главного дворецкого, задремавшего в бельевой кладовке, плеск воды, наливаемой из гигантского котла, — наверное, кто-то собрался принять ванну.

Я остановилась перед дверью Алехандро. Стояла, пошатываясь, и готовила себя к тому, чтобы войти и потребовать объяснений: что произошло со мной и моим нерожденным ребенком. Я подняла руку, собираясь постучать, но передумала. Со мной случилось что-то очень серьезное и непоправимое. Я знала, кто может ответить на мои вопросы, и решила пойти к нему: к тому, кто капнул яд мне на язык, кто нашептал мне на ухо колдовские слова, из-за кого все стало иначе. К тому, кто, судя по всему, отнял у меня мое дитя. Ради своего утраченного ребенка я должна была быть сильной.

Я повернулась и пошла к концу коридора. Остановившись перед дверью покоев Адера, я была готова постучать, но решила не делать этого. «Я не войду к нему, как служанка, — подумала я, — и не стану просить у него дозволения поговорить с ним».

Двери легко открылись. Я хорошо знала покои Адера, знала и его привычки, поэтому направилась к горе подушек — ложу Адера. Он лежал под одеялом из соболиных шкурок — неподвижный, словно труп, и широко раскрытыми глазами смотрел в потолок.

— Ты вернулась к нам, — проговорил Адер. Это было скорее заявлением, нежели изумлением. — Ты воскресла.

Я боялась его. Я не могла объяснить того, что он сделал со мной. Я не знала, почему не убежала сразу же, как только Тильда пригласила меня в карету, почему позволила всему этому случиться. Но настало время поговорить с Адером откровенно:

— Что ты сделал со мной? Что стало с моим ребенком?

Адер скосил на меня глаза. Он смотрел хищным взглядом волка:

— Ты умирала от заражения крови. Я решил, что не могу позволить тебе умереть. И ты сама не желала умирать. Я увидел это в твоих глазах. Что же до ребенка… Мы не знали, что ты беременна. С того мгновения, как я дал тебе помазание, ребенку уже ничем нельзя было помочь.

Мои глаза наполнились слезами. Мне столько довелось пережить — меня изгнали из Сент-Эндрю, я осталась жива, невзирая на тяжелейшую инфекцию, но мое дитя у меня так бездумно отобрали.

— Что ты сделал? Как вышло, что я не умерла? Ты же сказал, что ты — не врач…

Адер поднялся с кровати, надел шелковый халат и цепко сжал мою руку. Я не успела опомниться, а он уже вывел меня из комнаты и потащил вниз по лестнице.

— То, что случилось с тобой, нельзя объяснить словами. Можно только… показать.

Адер повел меня в глубину дома. В коридоре нам встретился Донателло. Адер щелкнул пальцами и сказал:

— Идем с нами.

Он привел меня в комнату за кухней, где в огромных котлах готовили еду для толп гостей. Здесь я увидела множество диковинной кухонной утвари: жаровни для рыбы, в которые рыбы укладывались по размеру, всевозможные формы для пирогов и тортов. В углу стоял бочонок с водой для домашних нужд. Вода была темная и явно холодная.

Адер толкнул меня к Донателло и кивком указал на бочонок. Донателло сделал большие глаза, проворно закатал рукав на правой руке и так же быстро, как кухарка хватает курицу, которой суждено быть съеденной на ужин, схватил меня за шею и окунул головой в бочонок. Я не успела приготовиться и сразу вдохнула полные легкие воды. Донат держал меня крепко и отпускать не собирался. Я только пыталась вырваться, надеясь перевернуть бочонок. Я думала, что Донат все же отпустит меня из жалости. Зачем Адер спас меня от смерти, если теперь собрался утопить?

Он закричал на меня. Я слышала его голос сквозь плеск воды, но слов не разбирала. Мне казалось, что прошло уже много времени, но я понимала: это иллюзия. Говорят, что умирающие очень ярко и отчетливо воспринимают каждую из своих последних секунд. Но воздух у меня в легких закончился. В любое мгновение я могла умереть. Я обмякла, замерла от холода и ужаса. Я ждала конца. Мне хотелось присоединиться к моему мертвому ребенку. Мне — после всего, что со мной произошло, хотелось сдаться. Обрести покой.

Донателло выдернул мою голову из бочонка. С моих волос ручьями текла вода — по лицу, по плечам, на пол. Донат заставил меня выпрямиться.

— Ну, что думаешь? — спросил Адер.

— Ты только что пытался меня убить!

— Но ты не утонула, верно? — Он протянул Донателло полотенце, и тот принялся старательно вытирать мокрую руку. — Донат продержал тебя под водой добрых пять минут, а ты жива. Вода не убила тебя. Как думаешь, почему?

Я сморгнула с ресниц капли холодной воды:

— Я… Я не знаю.

Адер зловеще осклабился:

— Потому что ты бессмертна. Ты не можешь умереть. Никогда.

Я сидела у камина в спальне Адера. Он дал мне бокал и бутылку бренди, а сам улегся на кровать. Я смотрела на пламя. Бренди я пить не стала. Я не хотела верить Адеру и не хотела ничего получать от него. Если уж я не могла убить его за то, что он лишил меня ребенка, я хотела убежать от него, из его дома. Но пока я плохо ходила, и мои мысли путались от страха. Последние остатки здравого смысла подсказывали мне, что стоит немного задержаться здесь и выслушать Адера.