На станции арестовали Белоусова, Ягупова, Астафьеву. Взяли снова Марию Петровну и посадили в ту же камеру. Однажды из каторжных камер постучали: «Теплоухов, Гепп, Белоусов, Маслов, Позолотин, Стефани, Ягупов… к смертной казни».

— Бей, бабы! — Ипатова принялась колотить табуретом в дверь.

Камеры подхватили, тюрьма загудела. Надзиратели грозили карцером.

О приговоре узнал город. Вокруг тюрьмы собрались рабочие, родные и знакомые осужденных. Чтобы разогнать толпу, начальство вызвало казаков. Лишь только конные появлялись, люди скрывались в ближайшем лесу и возвращались вновь — следом за казаками.

Ночью в лесу пылали костры. У одного из них сидели Зинаида Васильевна Теплоухова, жена Белоусова, мать Вити Геппа и совершенно седая Валентина Ивановна, мать Кати Араловец, — у нее недавно умер от кровоизлияния третий, последний сын.

Восемь ночей горели костры. На девятый день подъехал офицер и крикнул:

— Слушай! Расходитесь по домам — приговор отменен. Клянусь честью, есть документ, — и стал читать.

В нем говорилось о том, что приговоренные к смертной казни помилованы самим Колчаком, что дела их срочно пересматриваются и что руководители будут высланы, а остальных, как подпавших под влияние большевистских агитаторов, отпустят с миром после того, как дела их будут пересмотрены.

В эту ночь не горели костры. А на рассвете, 27 июня, жители ближайших к тюрьме домов услышали крики: «Прощайте!..» Арестованных конвой гнал по дороге на Таганай.

Если жизнь мерить количеством прожитых лет, то Иван Васильевич Теплоухов прожил немного. Ко дню казни ему не было еще и тридцати трех. Семи лет лишился отца и узнал нужду. Кроме него на руках матери осталось еще трое девочек. Детство мальчика на побегушках прошло в поселке Кушва Пермской губернии. В школе у него выявились способности к пению. В шестнадцать лет удалось поступить в Уральское горное училище казеннокоштным, то есть на полное обеспечение. Тут он окунулся в водоворот студенческих сходок, волнений, протестов. В Екатеринбурге встречается с Клавдией Тимофеевной Новгородцевой, Сергеем Александровичем Черепановым, который жил нелегально у Ипатовых. Федор Федорович Сыромолотов ввел Теплоухова в «Общество техников».

С последнего курса его исключили за неблагонадежность. Потом Златоуст, нелегальная газета «Красное Знамя», провал и ссылка.

…Багровая заря опалила небо за Малым Таганаем. Дорога вела в гору. Стучали копыта, конвойные подгоняли осужденных.

Обнаженные корни сосны напоминали заброшенный дом на пустыре, где жили коммуной впроголодь, но весело несколько человек, в том числе Зина, будущая жена. Потом Петроград, арест, снова Златоуст и подполье. «Ты не знаешь, какие у меня орлята, — успокаивал он жену, — они не выдадут». Но где-то в чем-то, а может, в ком-то ошибся.

Дорога пошла под уклон. Справа, внизу над Тесьмой, поднялся туман. Горы чисты. За поворотом старший конвоя остановил лошадь поперек дороги:

— Стой!

Обрыв. Пласт красной глины, под ним песок и галька. Внизу ручей. Конвойные спешились, сняли винтовки. Щелкнули затворы. «Хорошо бы первым», — подумал Теплоухов. Он показал бы, что умирать не страшно, что потери в борьбе неизбежны. Поцеловаться бы на прощание по-русскому обычаю. Обвел всех теплым взглядом.

Маслов смотрит из-под темных бровей на конвойных. Если б не были связаны руки! На него готовили в тюрьме покушение, думали — предатель. Но только Теплоухов знал ему настоящую цену. Роберт Стефани, руководитель десятки, видимо, ушел в себя. Белоусов смотрит на восток, ждет солнца. Сморгалов поддерживает плечом Легздена: у того кружится голова от потери крови — отбили что-то внутри…

Конвойный поднимает винтовку.

Теплоухов мысленно продолжает прощаться с Позолотиным, Ягуповым, Геппом, Иванцовым. Дальше Лапинаус, Петров.

Над головой поднимается жаворонок, словно пытается заглянуть за гору, почему долго не появляется солнце?

Старший ругает конвойного за медлительность, но Теплоухов не обращает на это внимания — слишком мало осталось времени. Кто-то запел: «Вы жертвою…» На елке ослепительно вспыхнула капля, и опрокинулось алое небо.

А про Витьку Шляхтина никто ничего не знал, может, и жив.

Догорает костер. Клонится голова на кожух пулемета. Ярко мерцает ковш Большой Медведицы. Теплится Полярная звезда, теперь всегда слева — Красная Армия идет на восток.

Разные приходят людям сны. Хорошим, говорила Демьяновна, хорошее снится. Ванюшка не помнит, когда сны видел. Приклонит голову — и как провалится. А тут отвели измотанную боями, обескровленную, истощенную донельзя часть, в которой Ванюшка шел от Кунгура, почитай, от самого Урала на отдых — и привиделось ему, будто он в кольце вражеском. Болото кругом, навьюченная пулеметом лошадь тонет, бьется, а толку нет — засасывает ее хлябь. Глядит на Ванюшку лошадь и говорит: «Не оставляй меня, Иванушка, на погибель, иначе не будет тебе счастья-талану, не найдешь клад». Где видано, чтобы в бою друзей покидали, в беде оставляли? Схватился что было силы за гриву и вытянул. Сел верхом, а земля из-под ног пошла — конь взлетел над лесом. И увидел сверху Ванюшка кольцо вражеское, а в нем бойцы красные никак выбиться не могут наружу. И давай тогда Ванюшка сверху строчить из пулемета…

Тут разбудил его Пашка:

— Лосев тебя спрашивал.

Демьяновна бы сказала, что видеть лошадь во сне ко лжи. Ванюшка в сны не верил. Да и Демьяновна рассказывала их, что сказки для забавы и собственного удовольствия. Вскочил Ванюшка, плеснул в лицо воды со льдом — сна как не бывало.

— Зачем Лосев спрашивал, Паша?

— Кто его знает, велел зайти.

Лосев кивнул на лавку:

— Садись, Ипатов.

Ванюшка сел, огляделся. Стол самодельной работы между окнами, лавки вдоль стен, полевая сумка на толстом гвозде составляли все убранство комнаты. На столе знакомая книжка с закругленными, изношенными углами — Пушкин.

— Как настроение у комсомольцев?

— Отоспятся после бани — и снова можно в поход.

— Хорошо, — Лосев прошелся по комнате и повторил: — Это хорошо.

Сел к столу, сдвинул книжку.

— Не передумал, Ипатов, стать красным командиром?

— Нет, — Ванюшка мотнул головой.

— Врагов у нас, сам видишь, много, спокойно жить не дадут. Нужны грамотные командиры, Ипатов. Посоветовались мы тут с комдивом и решили направить тебя на политические курсы в Москву. Возражать не будешь?

— Нет, — ответил Иван.

— Тогда сдавай оружие. Документы получишь в штабе, — и счастливого пути!

— Есть просьба, товарищ комиссар.

— Слушаю.

— Разрешите пулемет передать Анаховскому.

— Пусть берет. Стой! — Лосев обнял неуклюже, оттолкнул, — ступай.

Обеспокоенный ранним вызовом, Пашка ждал:

— Что, Иван?

— В Белокаменную еду, Паша!

— Куда, куда?

— В Москву, на политические курсы. Ну, что уставился? Бери моего «максима», с комиссаром договорился.

— Домой заедешь? — обрадовался Пашка.

— Как получится, — достал из вещмешка пузырек, — это глицерин, возьми и смазывай в морозы — заикаться не будет.

— Спасибо, Ваня.

С полсотни бойцов провожали Ипатова на станцию. Нашлась гармошка. В пятьдесят глоток рявкнули:

Стук в рельсу. Свисток. Дружеские толчки в спину. Крики:

— Ждем обратно!

— Командиром!

И медленно поплыли просторы Сибири в обратную сторону.

Поезд двигался тихо. Дорога разрушена. Приходилось на ходу восстанавливать. Даже колокола на станциях сняты. Воду залить в паровоз нечем. Встанут в ряд к бочке и подают кто котелком, кто чайником. Куска хлеба не достать. В деревнях хоть шаром покати. Бежит народ к жилью, надеясь добыть чего-нибудь — нет, ничего нету. В одной из деревень встретил Ванюшка старика.