— Я понимаю вас, господа. Офицеры нашей роты понимают вас, господа. Я могу даже сказать больше: офицеры согласны вас поддержать.

— Давно бы так! — блеснул глазами Шмарин, и все, кто был здесь, зашевелились.

Пошевелился и Карол у двери, вопросительно посмотрев на капитана. Тот поднял палец, призывая дослушать. Он был уже немного пьян.

— Но при одном условии, господа: когда будет приказ высшего командования. Только так! Мы не дураки, нет! Полезать в рот этому, как это говорится, зверю… Лев! Да, лев! Мы выступаем, больше никто не выступает — что будет с нами? Крышка! Гроб! Так солдаты говорят, а чешский офицер должен понимать солдат. Россия — страна большая, батальон — ноль! Да, ноль! Все понимаем! Мы не дураки.

— Ан нет — дураки! — злобно затеребил бородку Шмарин. — Город голый, в руки просится: хватай, дави, жги, что хошь делай, а вы нос воротите. Ну, как не дураки?

— Нельзя ли — как это? — вежливо, господин Шмарин. Офицер чешской армии не может слушать. Высшее командование…

Шенк нахмурил подбритые брови и сердито посмотрел на Шмарина. Тот кричал злым, срывающимся голосом:

— Плевать хотел! Не знаешь, что ли, — Гайде давно заплачено, в нашей торбе сидит. Ты кто такой, чтобы нос задирать?

— В самом деле, господин капитан, — примирительно начал Курбатов. — Обстановка может перемениться…

Шенк встал и взял под козырек:

— Я сказал, господа! Благодарю — как это? — хорошее угощение. Карол!

Ординарец распахнул двери, и чехи вышли. Шмарин побежал за ними:

— Сукин сын! Водку лакать горазд, а дела от тебя нет? Покажу кузькину мать!

Курбатов и Адаматский подхватили его под руки.

— Успокойтесь, Кузьма Антипыч! Никуда они не денутся, все равно воевать будут…

— Пусти, Володимер! Я его укорочу!

— Напрасно гневом душу распаляете, — уговаривал Адаматский.

— Бросьте, Кузьма! Начнем без них, а потом и чехи к нам пристанут. Поймите, — им некуда деваться, офицеры на нашей стороне, сами слышали…

К начальнику чехословацкого эшелона, стоявшего в Златогорье, полковнику Суличеку пошел Ковров и два члена Совдепа.

Небольшое купе было заполнено клубами табачного дыма. Сидевший в купе полковник невозмутимо посасывал трубку, исподлобья рассматривая сидевших перед ним трех большевиков. «Шваль! Что они скажут?»

От дыма першило в горле, Ковров покашливал. Он сказал Суличеку, что нахождение крупной воинской части на территории города беспокоит местные власти, волнует население. Может произойти кровопролитие.

— Не мое дело. Дальше! — равнодушно произнес Суличек.

Ковров прищурился и в упор посмотрел на офицера. Он едва сдержал закипевший гнев. Ну, хорошо же! Спокойно он заявил, что Златогорский Совет рабочих и солдатских депутатов поручил ему, председателю, потребовать от командования эшелона немедленной сдачи оружия или ухода части из города.

— О-о! Потребовать? — спросил полковник. Это было уже совсем смешно: босяки смеют чего-то требовать!

— Да, потребовать. Мы — местная власть и требуем сдачи оружия.

— Сумасшедший дом! — процедил Суличек. — Какая власть? Моя? Нет! Сдавать оружие? Кому? Вам? По какому праву? Нет! Никому. Напрасно тратить слова.

Суличек говорил отрывисто, с усилием. Высказав все, он облегченно откинулся к стене вагона и нещадно задымил трубкой.

— Так! — стискивая зубы, сказал Ковров. — Категорически?

— Да. Никому.

— Тогда мы требуем вывода части из города. Иначе мы снимаем с себя, ответственность.

— Мы подумаем, — небрежно бросил Суличек и приказав ординарцу: — Ярослав, проводи граждан из вагона!

На вокзале в салоне первого класса делегацию ждали командиры отрядов. Вошли Ковров и его спутники. По их хмурым лицам командиры поняли, что переговоры ни к чему не привели.

— Да, товарищи, не получилось, — сказал Ковров.

В салоне наступило молчание.

Быстрым взглядом Ковров осмотрел всех, подошел к столу и, твердо опершись руками, сказал, что под любым предлогом состав нужно вывести за город в безлюдное место и, окружив его там, под угрозой немедленного применения силы, заставить белочехов сдать оружие.

Можно было, конечно, предпринять и более крутые меры, например, пустить состав под откос. Но Ковров не ставил задачи уничтожения воинской части. Он хотел только разоружить ее и надеялся добиться этого без кровопролития. Если будет оказано сопротивление — что ж, тогда придется вступить в бой…

— Павел Васильевич! — встал один из командиров. — А если нам попросту выпроводить чехов из Златогорья? Ну, положим, в Мисяж или Челябинск. Пусть там разбираются…

— Ни в коем случае! — быстро отозвался Ковров. — Подумайте, что вы предлагаете: из своего дома подбросить головешку соседу! Нет, так пролетарии не поступают! Возьмем оружие — пусть идут на все четыре стороны. Ну, ну, не вешать голов! Приступайте к выполнению операции! Желаю удачи!

Суличек давно добивался отправки эшелона в Челябинск. Там стояли крупные части корпуса и было более безопасно, чем в Златогорье. Тревожило его и настроение солдат. Каждый день они общались с местным населением и проникались большевистским духом. Он знал, что в ротах уже ходят слухи: высшее командование продалось англо-французам, офицеры намеренно не везут солдат на родину, хотят вовлечь их в борьбу против большевиков, против Советской власти. Лучший выход — поскорее выбраться отсюда. Солдаты успокоятся — ведь едут на родину.

Он взглянул на машиниста, переминавшегося перед ним, и кивнул:

— Делай! Смотри — хорошо делай!

— Сделаем! Наше дело таковское — погудел да поехал…

Все так же неторопливо Когтев вернулся к паровозу, прицепил его к эшелону, дал гудки и повел состав на главный путь. Проехали мимо пустынного перрона, пересекли стрелки, стали удаляться от города. Шлейф густого дыма тащился за паровозной трубой, волочился по пригородным огородам. Дым был черный, тяжелый.

Состав вошел в густой дремучий лес, каких было много вокруг Златогорья. Кряжистые сосны близко подступали к железнодорожному полотну. Казалось, что ветви вот-вот заденут кабину паровоза, крыши вагонов.

Началось осуществление плана, задуманного Ковровым, — внезапно окружить эшелон и под угрозой уничтожения заставить чехов сдать оружие.

Стояли ясные, теплые дни уходящего лета. Сергей и Дмитрий Гаврилович, который теперь часто бывал у Дунаевых, решили съездить в Златогорье и совершить поход по местам, которыми шел красногвардейский отряд тревожной весной 1918 года. Узнав об этом, Марфуша тоже стала собираться в путь: ее теперь интересовало все, что было связано с памятью старшего сына Анны Михайловны.

Осень была не за горами, времени оставалось немного. Сергей уже побывал в отделе кадров станкостроительного завода и получил назначение: будет ремонтным слесарем в инструментальном цехе, где работает Марфуша. Предстояла горячая пора и у Дмитрия Гавриловича: на днях студенты техникума должны выехать в колхозы на уборку урожая.

Оделись по-походному, взяли рюкзаки, и вот электричка мчит их в зеленую глубину Уральских гор. Марфуша смотрела в окно, не отрываясь. Она не была еще в горной части Урала. Вершины гор вздымались одна за другой. Чем дальше шел поезд, тем больше их виднелось вокруг, тем ближе они подступали к железнодорожному полотну.

Иногда электропоезд вырывался из теснины, выкатывался в какую-нибудь узенькую долинку и несколько минут летел вдоль склона горы. Тогда взору открывалось необъятное зеленое море. Плотно примкнувшие друг к другу кроны деревьев колыхались далеко внизу, и Марфуше казалось, что поезд несется по воздуху… Проходило несколько минут, и на поезд снова надвигалось тесное ущелье. Узкая полоска неба голубела над головой. Видны были уже не вершины деревьев, а их корни, могучими толстыми узлами впившиеся в скалистый откос.

Наконец открылась новая долина, более просторная, чем другие. Ее облегали тяжелые хребты, черные от заводской копоти. Дым облаками клубился на склонах гор, не в силах подняться и перевалить за крутые кряжи. Стиснутое со всех сторон каменными грядами на склонах лежало Златогорье…