Чтобы оформить паспорта для подпольщиков, Ивану Васильевичу пришлось не один вечер потратить на подготовку «исходных данных». Он внимательно изучил архивную папку старых паспортов бывшего регистрационного отдела, отыскал документы тех граждан, которые прибыли в Златоуст из других мест — прежде всего оттуда, где удерживалась Советская власть. В случае чего подпольщик всегда может заявить, что бежал из Совдепии… Остальное было делом техники. Екатерина Араловец передала чистые бланки, которые не были зарегистрированы ни в одном акте, и «липовые» паспорта с натуральной печатью и фотокарточкой были подготовлены за несколько дней. Их-то и передал сейчас Виктору начальник статистического отдела городской управы. Паспорта были приготовлены для тех, кто действовал на железнодорожной станции, кто ходил на связь за линию фронта. В последней пачке приготовили паспорт и для Василия Волошина. Передать документ ему надо в ближайшее время.

Виктор надежно спрятал драгоценную «липу», скромно, на краешке стула уселся в почтительной позе против начальника отдела. А Иван Васильевич, поглаживая свою русую бородку, стал тихо наставлять Виктора: деньги он должен передать связной на тропе. Пусть она действует осмотрительно. Недавно, например, произошла большая неприятность.

Денег для помощи семьям красногвардейцев у подпольщиков не было. Чтобы как-то помочь им, решили организовать платный концерт. Но то ли действительно кого-то забыли, то ли какие-то женщины, доведенные до отчаяния, перессорились, и наружу просочилось то, за что могли ухватиться шпики. В запальчивости обиженные выкрикивали, что деньги присланы Москвой, что здесь их кто-то якобы присваивает, а нуждающимся достаются крохи.

— Сюда больше не приходи. О возвращении Волошина известишь через Белоусова. Да еще вот что, Витюша. Хорошо бы тебе какую-нибудь работенку подыскать. Как ты сам-то смотришь? Отец отпустит?

Виктор согласно кивнул:

— У нас семья большая. Отец будет доволен. В прошлом году мы с братом даже подряды брали на электропроводку в частных домах.

— Подряды… — медленно, что-то обдумывая, проговорил Иван Васильевич. И вдруг обрадованно: — Дорогой мой, да ведь это как раз то, что надо! Сможешь пойти в любое время, куда надо.

На прощанье Иван Васильевич ласково напутствовал:

— Береги себя, Витюша, ходим мы с тобой, будто на раскаленной сковородке. Того и гляди, пятки опалишь…

В комнате, где сидели женщины, Виктор подошел к столу Араловец. Стараясь говорить скучным, деловым тоном, сказал:

— Господин Теплоухов направил меня к вам. Можно у вас получить новые паспорта для нашей семьи?

Екатерина Дмитриевна уточнила фамилию, для вида полистала какие-то записи, устало проговорила:

— К сожалению, в списках мещан ваша фамилия не числится, документы выдать не могу. Все равно секретарь городской управы не завизирует их.

— Извините за беспокойство, — откланялся Виктор.

Удивительная девушка! Намного ли, кажется, старше его, а держится, словно с детских лет была революционером-конспиратором: спокойно, с достоинством. На ее глазах бандиты расправились с отцом и братом, загубили десятки жизней. Только сильный, гордый человек может такое выдержать и не сломиться.

Каждое утро Поля спешила в здание на Большой Славянской. Там, задыхаясь от летней духоты, она четким, полудетским почерком с утра до вечера составляла реестры — за кем какие земельные участки числятся. Писала повестки, рассылала владельцам пахотных угодий. Постылая работа! Часто, когда она шла на работу, по соседней, Аптечной улице, где размещалась контрразведка, конвойные, сверкая штыками, вели на допрос арестованных. Кто они — пленные красноармейцы, борцы-одиночки, советские активисты, схваченные белогвардейцами?

Поля ускоряла шаги, чуть не бегом устремлялась в свою волостную управу. После таких встреч она еще долго не могла прийти в себя. Молчаливый Иван Иванович однажды спросил с усмешкой:

— За тобой не гнались, случаем?

Поля отрицательно качнула головой, с трудом выдавила:

— Боялась опоздать на службу.

— Ну-ну, — понимающе согласился Иван Иванович.

Вечно молчаливый, он никуда не спешил, не суетился, на вопросы начальника отвечал с достоинством, а когда тот делал внушение, Иван Иванович смотрел на него испытующе, прижмурив маленькие серые глазки. Его прокуренные до желтизны усики чуть пошевеливались. Наверное, эти столь непочтительные усики больше всего и выводили из себя начальника. Он умолкал на полуслове и стремглав уходил к себе.

Странный это был человек, Иван Иванович. Когда начальник вгорячах забывал запереть сейф, Иван Иванович демонстративно вынимал большущий кисет с махоркой и, покряхтывая, отправлялся на крыльцо. Кисет для Поли означал: скоро не жди, вот надымлюсь всласть, тогда и примусь опять за дело. Едва Иван Иванович выходил за дверь, Поля бросалась к сейфу. Из стопки чистых паспортных бланков выдергивала пяток-другой и — к своему столу, заталкивала в бумаги. Щеки после этого пылали, сердце колотилось гулко, отчаянно. Но Поля брала себя в руки, склонялась над очередной повесткой… Верхний бланк из стопки никогда не брала — так наказывал Иван Васильевич.

Возвращался с улицы Иван Иванович — Поля так и не знала его фамилии — и молча усаживался за свой стол. И опять текли минуты, часы, тихие, тоскливые. Иван Васильевич предупреждал:

— Когда надо будет отлучиться, спроси у Ивана Ивановича, он отпустит.

Об Иване Ивановиче Поле было известно, что раньше он работал на заводе, потом воевал на германском, а после ранения не смог работать по специальности. Когда-то Иван Иванович учился в воскресной школе для рабочих и вот теперь мало-мальски управлялся с канцелярской работой.

Иной раз, не в силах разобраться с какой-нибудь премудростью, он просил:

— Объясни, дочка.

Однажды в отсутствие Ивана Ивановича Поля услышала, как начальник шипел себе под нос:

— Набрали сиволапых, вот они и плетут лапти…

Поли начальник не стеснялся: видимо, считал, что с такой юницей и разговаривать-то не стоит.

Об услышанном Поля не говорила Ивану Ивановичу, но относиться к нему стала внимательнее.

Вскоре в аптеке состоялась первая встреча с Теплоуховым. Ему требовались не только городские, но и волостные паспорта. Тогда он успел шепнуть:

— Через неделю придешь к вечерне в Никольскую церковь.

Степенно шла Поля в церковь. Ее обгоняли богомольные старухи, мещане помоложе. Поля усмехнулась: «Попала в компанию…» В церкви, став рядом с Теплоуховым, который предусмотрительно занял позицию в стороне от плотной группы молящихся, Поля усердно осеняла себя крестом и, глядя на батюшку, слушала Ивана Васильевича. Он, благоговейно закатив очи, шептал:

— В воскресенье пойдешь за пруд, на склад, где разбирают дрова для углежогов. Возьми корзинку, каравай хлеба, молока. Господи, помилуй нас грешных… Захочешь есть, отойди к последней поленнице, увидишь большой куст. Сядь и достань сначала молоко, потом каравай. К тебе подойдет старик в домотканых синих штанах, в холщовой рубахе, в сапогах гармошкой. Он скажет: «Хлеб-то какой запашистый». Ответишь: «На домашних дрожжах поставлен». Покорми его, а что он оставит, передашь мне.

Усердно осеняли себя крестом. Усердно били поклоны. А склоняясь, уточняли детали.

Затем разошлись, смешавшись с толпой богомольцев.

По крутой тропе в густом ельнике бредет девчонка. Бредет, опустив худенькие плечи, раздвигая кусты. Смуглые руки обнажены. Из-под белого платочка выбиваются завитки каштановых волос. Прохудившиеся ботинки намокли, разбухли, идти в них тяжело и неприятно. Громоздятся островерхие глыбы, из-за кустов выглядывают каменные отполированные кругляши. Смотреть на них больно: по глазам ударяют солнечные лезвия.

Девчонка о чем-то задумалась. Ее не тревожит наплывающий зной, не отвлекает птичья перекличка. На руке у девчонки корзинка. Но почему она не высматривает грибные местечки, не замечает подскочивших к самой тропке сыроежек? Лишь остановится на миг, прислушается к лесным шорохам, поднимет к дальней сопке свои золотисто-карие глаза и опять зашагает. Куда? Зачем?