Предвкушая удачу, Жабин довольно потирал руки, пробираясь закоулками в свою конуру. Сегодня должен прийти Ушастый, что-то он принесет? Хоть и мелко плавает, но выудить и от него кое-что нелишне. Можно даже поманить: дескать, предвидится солидный денежный куш, старайся.

Ушастый в это время шел по пятам за Колькой Черных. Он так и не мог подыскать «верного паренька», подсадить его к Черных. Зато сам точно приклеился к парню. Глаз не спускал, тенью следовал за ним всюду. Встречаясь с Ушастым в пролетах цеха, Колька демонстративно начинал насвистывать, а в ответ на приветствие усердно и громко чихал. Ушастый не выносил нахальных Колькиных глаз, его острого языка и про себя величал Кольку «Соловьем-разбойником».

Следуя за парнем, доносчик строил в уме планы мести. Он заранее предвкушал то время, когда плюнет в нахальную Колькину рожу и даст ему здоровенную оплеуху. За все: за то, что Кольку любят рабочие; за то, что Колька открыто презирает его и однажды, еще до прихода белых, в лицо обозвал слизняком; за то, что сейчас надо топать за этим дьяволенком, хотя в такой тихий вечерок можно было бы уютно пристроиться у костерка, сварганить уху и с кем-нибудь пропустить по единой для отдохновения.

Колька шел на связь с Виктором. Место встречи — в саду горного начальника, неподалеку от «древа революции».

Он любил это место, отчаянный Колька Черных. Хоть и не было у него таких слов, чтобы выразить полно и точно свои чувства, но в груди его каждый раз, когда он проходил мимо деревца, теснило дыхание.

Виктор появился, как всегда, в срок. Внимательно разглядывал гуляющих — надушенных дам, щелкающих шпорами, офицеров, вызывающе накрашенных девиц. Наступали сумерки, и в саду ярко засветились гроздья электрических лампочек. Всего лишь несколько минут провели вместе два юных подпольщика. С беззаботным видом поглядывая по сторонам, Виктор назначил место сбора своей боевой десятки и поручил Кольке во что бы то ни стало добыть и вынести с завода взрывчатку. Партизаны томились в бездействии, чуть не каждый день напоминали: «Нужна взрывчатка для диверсий».

— А теперь посмотри, не потянется ли кто за мной, — попросил Виктор.

Колька кивнул, отодвинулся в тень.

Ушастый, едва увидев, что Черных встретился с Виктором, возликовал: он, тот самый, сын мастера, что приходил в цех. «Быть бычку на веревочке, — опьяненный своей удачей, прошептал доносчик, торопливо, словно подбитый петух, следуя по пятам Виктора.

«Ах ты, слизняк, ах ты, фараонова шкура! — выругался про себя Колька, обнаружив Ушастого. — Ну, погоди, я тебе покажу, как шпионить».

Колька яростно сжимал кулаки. Отбросив все правила конспирации, о которых постоянно твердил Виктор, Колька, не откладывая, решил самолично произвести суд скорый и правый. В голове его молниеносно созрел план.

Смежной улицей Черных во весь дух понесся вперед. Потом выбежал на ту, где должен пройти Виктор. Когда тот миновал перекресток, Колька сорвал с плеч куртку, затаился в засаде.

Улица тонула в вечерней мгле. Снизу от пруда наползал глухой туман. По сухому покашливанию, по тому, как топал идущий, Колька угадал: Ушастый. Едва соглядатай показался из-за угла, Колька набросил на его голову куртку, дал подножку. И начал гвоздить крепкими кулаками. Поддал пинок, сдернул куртку и опрометью кинулся в спасительный туман.

Вслед ему донесся истошный крик.

В одну из встреч Поля, поколебавшись, сообщила Теплоухову о ночной вылазке Нади Астафьевой и деповских ребят, о том, что Надин брат вместе с другими красногвардейцами, отступая, зарыл в лесу оружие.

— Так вот кто, оказывается, шуму наделал, а мы ломали голову.

Поля удивленно взглянула на Ивана Васильевича — он произнес «мы» таким тоном, будто вместе с ним бок о бок работали десятки людей. В представлении Поли подпольщиков в городе была горстка, и она втайне гордилась тем, что вот ей, совсем еще молоденькой, доверили это опасное дело. Теплоухов между тем что-то мысленно прикидывал. Протирая пенсне, спросил:

— Надя, говоришь, твоя подруга? И ребята надежные?

Поля кивнула.

— Тогда пусть Надя пришлет к тебе Горбачева, а ему скажешь, что надо зайти в столовую на станции и разыскать пекаря. Когда найдет, пусть спросит: «Велик ли припек, хозяин? Не продашь ли хлебушка?» Об остальном они сами договорятся.

Григорий Белоусов, станционный пекарь, встретил Горбачева приветливо. С удовольствием глянул на крепкую фигуру, остановил взгляд на сильных руках — сожмет кулак, что кувалда! — и, хитровато прищурясь, ответил на пароль:

— С припеком туговато, сам знаешь, какая нынче мука. Сеянки вовсе не стало.

Пока выкурили по цигарке, Григорий успел ему шепнуть:

— Сведу тебя с одним верным человеком, он и поможет. А ко мне прошу через недельку пожаловать.

Пекарь имел в виду Волошина. Тот удачно перешел линию фронта, связался с политотделом 5-й Красной Армии, а через него — с комитетом подпольных организаций РКП(б) Урала и Сибири. Обратно он доехал с комфортом.

Лихо резался в карты, напропалую врал, что его дядя «имел честь быть принятым высочайшей особой». Не доезжая двух перегонов до Златоуста, вышел из вагона и благополучно доставил пропагандистские материалы. Привез твердое указание: поддерживать связь с подпольным центром в Уфе.

С ним-то и организовал встречу Горбачеву Григорий Белоусов. Сошлись вечером в лесу, за станцией. Припасенными заранее лопатами разбросали волглую землю, извлекли заботливо смазанные и запеленатые в рогожу трехлинейки. В ту же ночь доставили драгоценную ношу партизанам. Волошин остался в отряде, а Горбачев утром дал знать Белоусову, что оружие перенесено в отряд.

Много сведений стекалось к скромному пекарю станционной столовой. Наверное, добрые вести помогали ему работать весело и ухватисто. Любил он острое словцо, шутку. Никто из работниц не слышал от него обидного слова, и все относились к нему благодушно. А он то булку сунет многодетной матери, то мучки сыпнет.

В столовой получали хлеб белочехи из охранной роты на станции. Солдаты приезжали разные, видимо, за хлебом посылали тех, кто был в наряде. Григорий попробовал разговориться с рыжеусым улыбчивым солдатом. Работницы стаскивали свежие булки в пароконную повозку. Солдат присел на деревянном крыльце. Пристроив между колен карабин, извлек папиросу, закурил. Вышедшему Григорию в лицо ударил аромат необычного табака. Белоусов для вида потянул носом, с завистью проговорил:

— Душистые…

Солдат метнул на него усмешливый взгляд, молча протянул пачку:

— Курни, Иван.

— О-о! — изумился Белоусов. — Да ты, оказывается, по-нашенскому петришь.

— Пет-ришш? — уставился на него солдат. — Как это?

— Разумеешь, стало быть, — объяснил Белоусов, — только меня не Иваном, а Григорием кличут.

— О, я понимай, мой плен долго был, — заулыбался солдат.

В белозубой его улыбке было столько приветливости, что Григорий не удержался, спросил:

— Тоскуешь, поди, по своим-то, а?

— От-чень!

Григорий вдруг осмелел, сердито спросил:

— А какого лешего ты здесь торчишь? Мотал бы себе на все четыре стороны!

— Моталь? Нет, не моталь, — забормотал солдат, — офицерин приказ есть, пет-ришш?

— Мы-то петри-ишш, а вот вы дождетесь, когда вам всем под зад коленкой поддадут, — рассердился Григорий, — вместе с вашим офицерин.

— Карашо, — неожиданно сказал солдат. — Домой быстро будем.

— Ну-ну, давай жми, может, успеешь, — посоветовал Белоусов.

— Успеешь, успеешь, — закивал в ответ солдат и поднялся: пора было ехать.

С замиранием сердца ждал Белоусов, чем закончится его разговор с солдатом. «Черт меня дернул, — ругал он себя, — надо было связываться с рыжим…» Сообщить Теплоухову о своем разговоре побоялся. Хоть и вежлив, учтив Иван Васильевич, но при случае так отбреет, что запомнишь на всю жизнь. Да, вроде промазал, а еще член подпольного горкома партии.