Мы с Шарлоттой сидим за нашим обычным столиком: два табурета стоят напротив окна, открывая прекрасный вид на уличных прохожих.

— Джеральд, 1913, — говорит она без предисловий, указывая на человека сорока с небольшим с выдающимся подбородком и волосами в ушах. Это наша вечная игра. Пусть мы знаем, что единственные Воплощённые в мире, это не мешает задаваться вопросом, нашёл ли кто-нибудь иной путь к бессмертию? Например, философский камень[7], позволяющий им оставаться в своих собственных телах. Мы наблюдаем за людьми на улице и по телевизору, решая, кем из нашего прошлого они могли бы быть.

— Нет, у Джеральда волосы в носу, а не в ушах.

— О, верно, — фыркает Шарлотта, откусывая своё мороженое со вкусом мокко.

Конечно же, в вечер пятницы мы видим непрекращающийся поток подростков, мчащихся на свидания, но больше никто не выглядит знакомо. Все эти тела новые.

Несколько минут спустя я решаюсь задать вопрос, преследующий меня с тех пор, как я решила умереть.

— Ты веришь в истинное перевоплощение?

Шарлотта смотрит на меня своими карими глазами.

— Ты о чём?

— Как ты думаешь, что происходит с душами людей, когда они умирают? Они просто испаряются или переходят в новые тела без воспоминаний о прошлых жизнях? И что с нашими душами? Мы с этим так долго, как двигаться дальше?

Шарлотта кусает свой рожок и глубокомысленно хрустит.

— Ну, ты знаешь, что говорит Кир.

О, я знаю, что говорит Кир. Он рассказывал мне свою теорию в тысяча шестьсот шестьдесят шестом, когда мы плыли на лодке по Темзе во время Великого Пожара в Лондоне. Мы наблюдали за этим пожаром, и я призналась ему, что иногда думаю о смерти, — так я смогу быть с родителями на небесах. Вспышка гнева была мощной и внезапной. Огонь мерцал красным в его глазах, и впервые в жизни я действительно его боялась.

— Душа — лишь концентрация энергии, скрепляемая желанием или, в нашем случае, годами практики, — отчаянно сказал он. — Наши Воплощённые души отличаются от человеческих. Они сильнее.

— Но... — начала я.

Он крепко схватил мою руку, с силой проткнув ногтями кожу до крови.

— Для людей нет ничего после жизни, но твоя душа сильна, слишком сильна. Если ты умрёшь, Серафина, твоя душа захочет остаться после стольких лет. Ты будешь голодным призраком, затягивающим материальный мир.

Мысль остаться на Земле в бестелесной духовной форме испугала меня, и я прижалась к Киру в поисках защиты, в то время как город, в котором я выросла, распадался на моих глазах.

Но сейчас, когда я действительно сталкиваюсь со своей смертностью, я задаюсь вопросом: откуда он может знать, что будет потом? Он говорил те вещи, чтобы испугать меня, лишь бы не бродить по этому миру в одиночестве?

— Мне всё равно, что там говорит Кир, — отвечаю я, наблюдая за целующейся под уличным фонарём парочкой. — Я хочу знать, что думаешь ты.

В отражении в окне я вижу, как уголки губ Шар опускаются. Мы редко обсуждаем Кира, даже в его отсутствие, и сейчас это её беспокоит. Однако она отвечает:

— Мне кажется, что всё же после что-то есть, — она опускает глаза и шепчет: — Иногда я надеюсь, что Джек всё ещё где-то там.

Я касаюсь её руки.

— Я тоже ищу мою маму.

Мы доедаем наши рожки в тишине под аккомпанемент электрического гула холодильников и болтовни девушки за прилавком, радостно смеющейся в телефон и не понимающей, что сейчас рядом с ней две настоящие убийцы. Внезапно Шарлотта указывает на что-то снаружи.

— Симус из Ирландии, 1878!

Я морщу лоб.

— Что? Та белка?

— Да! Он всегда откладывал еду. И его передние зубы были ненормальной длины, — говорит она вредно.

— Ты ужасна, — упрекаю я сквозь смех.

— Но ты все равно любишь меня, — она снова становится серьёзной. — Сера, я знаю, ты нервничаешь насчёт завтра. Но всё будет хорошо, обещаю.

В горле появляется комок, и я отворачиваюсь от неё из опасения выдать себя.

— Ты делала это миллион раз, — продолжает она. — Кир удостоверится, что твоё новое тело великолепно.

— Но разве ты не думаешь, что это неправильно? — напираю я. — Кто мы такие, чтобы решать, кому жить, а кому умирать?

— Мы такие, какие мы есть, Сера. Мы сделали свой выбор. Мне хотелось бы, чтобы все походили на нас.

Но она не произносит: «Мне хотелось бы, чтобы Джек походил на нас».

Было достаточно трудно заставить Кира сделать Шарлотту Воплощённой. Он никогда не принимал её брата.

— Мм, — всё, что я говорю, не желая спорить с Шарлоттой в нашу последнюю ночь. Не мне её судить.

— Пошли домой. Я настроена посмотреть «Пока ты спал»[8].

— Хм, опять? — стонет Шарлотта.

— Да! Он мой любимый.

Я встаю на шатающиеся ноги и машу на прощание синеволосой девушке. Она настолько поглощена разговором, что даже не замечает, что мы уходим, пока колокольчик на шее коровы на двери не звенит.

— Возвращайтесь поскорее! — она кричит это каждый раз, когда уходит клиент.

Ветер на улице приносит намёк неопределённости, — запах, всегда связанный с невозможностью.

— Ну, хорошо, — смягчается Шарлотта, перешагивая кучу упавших листьев. — Мы можем посмотреть «Пока ты спал». Но тогда как мы сможем посмотреть «Касабланку»[9]?

— Мм, опять? — я дразню её. Она толкает меня локтём, и мы смеёмся. — Ты этого не знаешь, Шар. Возможно, Джек сейчас с нами.

Шарлотта приподнимает красную бровь и задумчиво улыбается.

— Возможно.

Мы идём назад домой. Я опираюсь на Шарлотту и хочу, чтобы эта ночь — и наша дружба — длилась вечно. Но меня устраивает жить одним моментом. Прожив шесть сотен лет, я, наконец, знаю, что лучше. Время не обмануть, никак. Всё — даже я — и однажды даже Шарлотта — должно закончиться.

Моя вечеринка была назначена на следующее утро, потому я просыпаюсь в пустом доме. Я плохо спала и как бы ни ворочалась — удобней не стало. Холодно-серое постельное бельё в идеале сочеталось с моей болезненно-бледной кожей, впрочем, и с выступающими под неправильным углом костями.

Я набрасываю мой белый махровый халат и иду через квартиру. Она построена в дизайне модерн, в нейтральных тонах, и я в совершенстве вписываюсь в интерьер. В кухне я нахожу наполненный кофейник. Рядом — моя кружка, около неё стоит ваза с единственным пурпурным цветком — Утренней красавицей[10]. Самое броское красками пятно во всей квартире. Свёрнутая записка подложена под блестящую серебром чайную ложку, резко схватив её, я читаю мелкий шрифт Шарлотты:

Доброе утро, С, я ушла с Амелией. Мальчики в клубе. Давай позже подготовимся вместе к вечеринке?

Шар.

Я наливаю себе кофе и делаю глоток, мысленно благодарю за тепло, проносящееся сквозь тело. Встаю перед зеркалом в нашей совместной с Киром ванной и, позволив одежде соскользнуть, без каких либо эмоций рассматриваю своё тело. Я слишком худая: рёбра торчат из боков, ключица отбрасывает мрачную тень на шею. Я выгляжу больной. Слабой. И всё же искривляю растрескавшиеся губы в улыбке. Если умирать, то отважно, — самый человечный поступок, совершённый мной за все шесть веков.

После душа я, надев свои любимые выцветшие зелёные брюки и расплывчатого цвета худи, бреду в библиотеку Кира. Она закрыта — никто не может войти туда без его разрешения, — но я знаю, где он прячет ключ.

Библиотека — это единственная неутончённая и несовременная комната в нашем доме. От пола до потолка тянутся книжные полки, охватывающие содержанием всё: от ручных коптских переплётов[11] до древних кожаных томов. Восточный ковёр в красных и бирюзовых тонах, лежащий на полу, — подарок из годовалой поездки в Иран. Комната пропахла ароматом старой бумаги, смешанным со слабым запахом мыла Кира, с нотками ветивера[12] и кедра.