Я веду машину по улице Франклина до сквера Джека Лондона. Одинокий лёгкий блеск грузовых доков на Второй улице освещает маленькие капельки тумана, застывшие в ночном воздухе. Подъехав к тротуару, я сжимаю голову руками. Волна слабости накатывает, медленно отпуская. Дрожа, вытаскиваю ключи из зажигания, закидываю сумку на плечо и отправляюсь в тишину сквозь мрак. Обходя пятна нефти и выбоины, я иду к неоновой надписи «БАР», расположенной под обглоданным термитами карнизом.

Я знаю, время, отведённое мне, подходит к концу, но не в состоянии умереть на сидении автомобиля. Пусть настоящие наши тела умерли человеческой смертью — краденые тела превращаются в пыль, как только мы покидаем их, выпуская вселяющую в тело душу энергию. Я хочу, чтобы мой прах вернулся в природу, а не стал добавочным слоем грязи в этом Форде.

Я решаю войти и что-нибудь выпить. Скорее всего, я напугана, и вино ослабит тревогу, придав храбрости последовать за моей судьбой на тот свет.

Оказавшись внутри, я бросаю мою сумку-беглянку на пол и сажусь на тяжёлый дубовый барный стул, кратко улыбаясь двум молчащим рядом друг с дружкой пожилым мужчинам. Через секунду я чувствую, что их глаза опускаются, возвращаясь к своему пиву. Отражение высоких скул и волос цвета экспрессо в зеркале позади бара вносит ясность. Красота не изменила мне даже на пороге смерти.

Бармен, расчистив стол передо мной, бросает салфетку. Тощая фигура, тату, ползущие по рукам, и глаза, слишком редко закрывающиеся для сновидений. Нечто в нём напоминает мне Джареда.

— Что я могу сделать для вас? — спрашивает он меня будничным тоном.

— Бокал красного вина, пожалуйста.

— Я должен посмотреть удостоверение личности.

Я смотрю вверх и встречаю его взгляд.

— Это действительно необходимо?

Я удерживаю его взгляд несколько долгих секунд. Когда он не отводит глаз, я со вздохом достаю своё удостоверение личности: Дженнифер Комбс, двадцать два года. Бармен изучает документ, и на секунду я представляю, как говорю ему мой истинный возраст, просто чтобы увидеть его реакцию. Но я должна держать себя под контролем. Последнее, в чём я нуждаюсь, — так это в излишнем внимании.

Бармен возвращает мне ламинированную карточку, прежде чем налить мой напиток. Я возвращаю «Дженнифер Комбс» — это имя я получила от Кира вдобавок к телу — назад в кошелёк. Больше она мне не нужна.

— Спасибо.

Я делаю большой глоток — это последний мой напиток — и разворачиваюсь на стуле, осматриваясь. Бар старый, потолок покрыт оловом, проглядывающим сквозь несколько слоёв краски. Стены в голубых обоях, с трещинами, разномастные стулья беспорядочно заставили линолеум.

В углу девушка с растрёпанными чёрными волосами и серьгой в виде пера спорит с брюнетом. На ней ярко-красная футболка, а на руках красуются явные отметины. Мой желудок совершает кульбит.

Девушка толкает парня в плечо.

— Позволь мне уйти! — требует она.

— Тарин, пожалуйста, — молит он её тихим голосом, схватив за руку. — Успокойся.

Тарин сжимает челюсти, жилка пульсирует на её виске.

— Я именно это и имела в виду, Дэн. Дай мне уйти.

Мальчик тяжело вздыхает, но в следующую секунду отступает и пропускает её. Тарин склоняет голову и прячет лицо в волосах на всём пути через бар.

— Эта девушка жаждет смерти, — замечает бармен, складка беспокойства пересекает его лоб.

Я провожаю глазами Тарин, открывающую дверь и растворяющуюся в ночи.

— Похоже на то, — соглашаюсь я.

Бармен отворачивается налить кому-то выпивку, и в тот же миг я вхожу в туманную ночь с сумкой в руке. От такого резкого подъёма кружится голова, но сердце спокойно, и внезапно я чувствую радость, что зашла в это место.

Я знаю тысячи таких, как Тарин, — девочек, у которых не осталось ничего, ради чего стоило бы жить, и желающих покончить с ней. Я могу определить их абсолютно везде, могу чувствовать запах их отчаянья. Обычно они — цель моей охоты: без таких «Тарин» я бы не прожила все эти годы. Но этой ночью свершится лишь одна смерть, я клянусь. Не её. Спасение Тарин станет маленьким покаянием за все жизни, что я взяла.

Тарин прямо передо мной — крадётся, осматриваясь в густом тумане. Огни, вспыхивая красным и оранжевым, освещают её хрупкое тело. Она спотыкается, потеряв равновесие, — слишком много алкоголя.

Оставаясь в тени, я следую за ней; улицы ведут к устью Оклендской реки. Вокруг ни души, несмотря на совершенно новые кондоминиумы[18], похожие на гниющие старые склады.

Девушка нетвёрдой походкой приближается к одному из стальных контейнеров вблизи подъёмных кранов. Они напоминают скорее животное, нежели машину, с четырьмя ногами и расширением-головой, наблюдающей за морем.

Тарин начинает подниматься по лестнице, скользя и хватаясь за перекладины, с горем пополам добравшись до вершины. Она приближается к кромке подъёмного крана, возвышающегося над тёмной водой. Удар сердца, я делаю над собой усилие и следую за ней.

На высоте ветер сильнее. Он хлещет мои волосы по лицу и заглушает шаги. Я чувствую неустойчивость в ногах, но полна решимости слезть вместе с ней.

— Тарин? — мягко окликаю я, достигнув девушки. В прошлом я бы её преследовала, а теперь надеюсь спасти.

Она резко оборачивается, её лицо выдаёт лёгкое удивление. Щеки запали, глаза широко посажены. Такая растерянная и милая в этот момент.

— Что тебе нужно? — спрашивает Тарин, обнимая себя руками.

Я медлю мгновение перед ответом.

— Ты собираешься прыгнуть?

Тарин вздыхает, её плечи опускаются.

— Разве тебе не всё равно? — слезы блестят в её зелёных глазах.

Я заглядываю в свою душу, желая произнести правильные слова. Но на ум приходят шестьсот лет банальности, поэтому я сосредотачиваюсь на вопросе, которые задала бы самой себе перед смертью:

— Надеюсь, у тебя серьёзные причины?

Она отворачивается от меня, и я следую за её взглядом на воду. Мерцающие огни центра Сан-Франциско, едва видимые через туман, похожи на Млечный Путь. Когда я была маленькой, мы с мамой лежали на траве позади нашего дома в Лондоне и записывали моё имя звёздами-точками, соединяя их в буквы. «Имя «Серафина» значит «ангел», — сказала она мне. — Разве ты не можешь быть написана на небесах?»

— У тебя есть семья? — спрашиваю я, подходя на расстояние прикосновения.

— У меня никого нет, — говорит она, ветер развевает волосы позади неё.

Я дотягиваюсь до её тонкого плеча, заглядывая в глубину зелёных глаз.

— И того парня в баре?

— Особенно его, — отчаянно произносит Тарин.

Я понимающе киваю.

— Ты не найдёшь комфорта в смерти. Это пустота. Это ничто. Если ты хочешь уйти в небытие, умирай. Если ты не хочешь быть одинокой, значит, ты все ещё жива. Значит, надежда есть.

— Кто ты? — спрашивает она. Ветер доносит её голос до меня.

Я думаю о своей неестественно длинной жизни — детстве в Лондоне, плавании в море на юге Франции, переезде в Сан-Франциско в 1960-х — и пробегаю по всем именам, начиная с Серафины и заканчивая Дженнифер. Я смотрю ей в глаза.

— Никто.

Она делает шаг от меня — и ближе к краю. Я смотрю на твёрдый блестящий тротуар сорока футами ниже.

— Тарин, — быстро говорю я. — Ты не можешь летать. Звёзды — не твои друзья. Спустись вниз. Вернись в бар. Найди кого-нибудь.

Она колеблется, прикусывая губу.

— Я не могу обещать, что не вернусь сюда позже.

— Хорошо. По одному решению жить за раз. Когда придёт время умереть — действительно придёт, — ты будешь знать.

Тарин подходит ко мне, и я кладу руку на её плечо. Впервые я вижу страх в её глазах. Хорошо. Страх пробуждает желание жить.

— Спускайся вниз, — говорю я ей, слегка подталкивая. И она идёт — её маленькие руки держатся за лестницу, — двигаясь медленно, пытаясь не упасть.

Я прикладываю руку ко лбу, наблюдая, как Тарин исчезает в туманной ночи. Когда она пропадает из поля зрения, выдыхаю сдерживаемый всё это время воздух. Две, если считать Клаудию. Это не сотрёт все те отнятые мной жизни. Но хоть что-то.