Я перестаю слушать, когда Ной выходит к огню с Николь в хвосте. Как только она замечает меня, то хватает его за руку. Я притворяюсь, что не замечаю, наблюдая за пламенем.

Когда Ной замечает меня, то отпускает руку Николь. Она сужает глаза на меня.

— Ты не должна находиться здесь, — говорит она холодно. — Но мы так рады, что ты всё-таки пришла, — неискренняя улыбка.

— Да, я тоже могу сказать, насколько ты рада, — отвечаю я, улыбаясь так же, неискренне. Не знаю, что она сделала, но я не люблю её.

Николь закатывает глаза и садится на соседнее бревно.

Я отклоняю голову назад и смотрю на верхушки деревьев. Они качаются в темноте, и я представляю их скрип и карканье, возникающие от слоя ржавчины. «Странно, эти деревья — возможно, мои ровесники». Это унизительная мысль.

— Могу я взглянуть на скрипку? — спрашиваю я мальчика в ковбойской шляпе в перерыве. Он соглашается и вручает её мне. Николь глядит шокированно.

Я зажимаю корпус подбородком и вожу смычком по струнам, делая несколько первых экспериментальных аккордов.

— Вау, — говорит Шантал.

— Я практиковалась, — объясняю я, вспоминая скрипку в комнате Кайли. Я начинаю играть песню, названия которой не знаю. Этот традиционный «Ирландский Плач» напоминает мне о Шарлотте.

Мелодия соткана из случайных искр от огня, поднимающихся к деревьям и улетающих с дымом. Я так много лгу, что счастлива позабыть речь хотя бы на некоторое время. Заканчиваю играть и слышу маленький щелчок. Поднимаю взгляд на Ноя с фотоаппаратом в руках. Николь уже созрела для убийства.

Я слышу аплодисменты.

— Браво, Кайли! — говорит Лейла, подходя к огню, и Брайан поддерживает её.

— Это было очень красиво. Но слишком грустно. Это вечеринка, а не похороны.

Я смеюсь и отдаю скрипку обратно мальчику из группы. Они правы. Лейла садится рядом со мной на бревно.

— Я очень мрачная личность, — говорю я ей.

— Разумеется, — она кладёт руки мне на плечи. Шантал наконец-то замечает неуловимогоДоусона и уходит поговорить с ним; Ной занимает пустое место рядом со мной. Возможно, это разыгралось моё воображение, но, кажется, он сидит слишком близко. Я могу чувствовать тепло его тела рядом со мной, но не ухожу.

Такое странное чувство, но с положительной ноткой. Не могу поверить, что я — та девушка, что была готова умереть несколько дней назад. Эти эмоции так далеки от меня сейчас, словно принадлежали кому-то другому. Я чувствую улыбку, играющую на моих губах. Может, я действительно счастлива? Не доверяю своим чувствам настолько, что могу назвать это постоянным. Но сейчас, в окружении людского смеха, мне не важно, мимолётно ли это. Я хватаю это чувство и позволяю ему поддерживать меня, как и друзьям по обе стороны, как и пламени огня, согревающему лицо и…душу.

Следующая неделя проходит легко. Мысли о Кире всё ещё беспокоят меня: способы и попытки найти меня, его третирование[33] Шарлотты. Но ежедневные проверки интернета на предмет моей машины, Тарин или книги ни к чему не приводят, и я всё больше вливаюсь в мир Кайли.

Ной отвозит меня и Брайана в школу каждый день. Неважно, дождливый ли день или солнечный, туманный или свежий, мы опускаем окна вниз, и Ной включает громче музыку, заглушая звуки напряжённого двигателя Фольксвагена. Я не знаю ни одной группы, но он говорит мне их названия: «ArcadeFire»[34], «BonIver»[35], «FleetFoxes»[36]. В музыке банджо с некоторой нестройностью и незаконченностью нет ничего общего с непрерывным техно Кира: он любил современную архитектуру с её холодной геометрией и музыку, созданную на компьютере. Но было что-то человеческое в акустической гитаре и барабанах. Поездка на заднем сидении в машине Ноя с ветром в лицо и музыкой в голове навевает желание, чтобы школа была как можно дальше, чтобы поездка продолжалась дольше.

Следующая среда в антикварном магазине тянется медленно, поэтому я включаю Билли Холидей[37] в проигрывателе и наблюдаю за каплями дождя, текущими по окнам. Я развлекаю себя, разглядывая стопку дагерротипных[38] портретов в медном ящичке. Они чёрно-белые, но некоторые из них по краям окрашены в радужные цвета, как образцы процесса восстановления цвета.

Все эти люди мертвы уже долгое время. Одна девочка немного похожа на Шарлотту, за исключением её волос, разделённых аккуратным прямым пробором, и идеальных локонов, обрамляющих её лицо. Знаю — это не она, но приношу портрет к кассовому аппарату — так я могу смотреть на него во время работы.

Больно думать о Шарлотте. Я сильно по ней скучаю и так же сильно беспокоюсь о ней. Ей удалось не высовываться, избежать гнева Кира? Я успокаиваю себя знанием, что она, прежде всего, сумела выжить.

Я оставляю портрет и бреду к фортепьяно, лениво играю несколько бессмысленных нот. Не признав растущее во мне чувство, ощущаю его теперь — будто стук в дверь, настаивающий разобраться с ним.

— Я хочу просто остаться здесь, — тихо шепчу я ему. Рядом нет никого, кто бы услышал меня, поэтому я снова повторяю свои слова.

Я поднимаю голову, услышав перезвон колокольчиков у двери. С Ноя капает вода, он держит камеру в пластиковой сумке.

Я не могу не засмеяться.

— У тебя нет зонтика, но ты помещаешь свою камеру под мини-пончо?

— Приоритеты, — говорит он, расстёгивая молнию насквозь промокшей чёрной трикотажной ветровки. — Плюс, мои старики снова ругаются. Не горел желанием возвращаться за зонтиком.

Я беру его куртку и вешаю её на потёртую дубовую вешалку.

— Ты должен остаться здесь и составить мне компанию, — говорю я, вставая рядом с ним. Я в который раз поражаюсь тому, каким высоким он кажется по сравнению со мной, и чувствую жар на щеках. В смущении отвожу взгляд.

Ной оглядывает магазин. Это уютное место с царившим лёгким беспорядком. Тёплую атмосферу ему придают витражные лампочки в стиле «Тиффани»[39], дающие оранжевое свечение, ряды книг в кожаном переплёте, стойки с одеждой, потёртые бархатные диваны, расстроенные гитары и груды старых фотографий. Я показываю ему дагерротипы, и лицо его светлеет.

— Сегодня любой старый дурак может делать снимок на мобильном, но в то время это было похоже на написание тобой портрета, — мне нравится страсть в его голосе.

Пройдя вглубь магазина, он останавливается перед полкой со старыми шляпами: тонкой работы женские фетровые шляпки, их перья немного запылились, и мужские цилиндры и федоры[40]. Он поднимает клош 1920-х годов[41] с белым шёлковым цветком на боку и надевает мне на голову. Я рассматриваю себя в затуманенном зеркале и хихикаю: думаю, у меня вообще-то была подобная шляпка, когда они были в моде.

Ной наводит на меня объектив и делает фото, почему-то хмурясь.

— Думаю, ты должна перестать улыбаться, — говорит он мне. — Все те старомодные люди всегда такие серьёзные.

Я пытаюсь угодить ему, но усмешка все равно появляется на моих губах.

— Нет, — говорит он, разглядывая фотографию на жидкокристаллическом экране. — Ты не похожа на человека из того времени. Слишком современная и улыбающаяся.

Это заставляет меня хихикать ещё сильнее.

— Теперь позволь теперь мне сделать твою фотографию, — я поднимаю цилиндр и устанавливаю его на голове Ноя. Он вручает мне камеру, и я делаю несколько снимков. Рассматриваю свою работу. Он выглядит далёким и душевным. — Довольно неплохо, — говорю я ему. — Но, думаю, футболка не в тему.