Я ответил:

– Ну что же, мне сейчас в шинок за водкой бежать? Не здесь же!

– А ты бы пригласил нас, – сказал Ванников.

– А придёте?

– Конечно, придём.

Откровенно говоря, я не люблю отмечать дни рождения, в тот раз праздновать мне и совсем не хотелось. Поэтому я и не думал отмечать этот день. Настроение было неважное, и я думал только об одном, чтобы этот день скорее прошёл. Но здесь были мои близкие товарищи…

– Хорошо, – сказал я, – давайте соберёмся.

– На сколько назначаете? – спросил Курчатов.

– Приходите в восемь вечера.

– Значит, в двадцать ноль-ноль. – Курчатов по привычке посмотрел на часы. – Хорошо, придём.

Я приехал домой. Наталья Арсеньевна тут же, экспромтом, стала что-то готовить и накрывать стол, а ровно в восемь раздался звонок. Первым пришёл Курчатов, потом приехали Ванников и Завенягин.

Мы сели за стол. Пьющих среди этой компании не было. Ванников к тому времени перенёс уже два инфаркта и пить остерегался, кроме маленькой рюмочки «Хванчкары», он ничего не мог себе позволить. Завенягин вообще очень немного и редко пил. То же самое надо сказать и о Курчатове. Мы посидели, поговорили. Но это было не в духе Курчатова. Он как-то забеспокоился, и я по его лукавому взгляду понял, что Игорь Васильевич что-то затевает. Но что? И вдруг он произнёс:

– …Гм… Гостей мало… Я пойду гостей звать.

Он вышел на лестницу и стал звонить во все квартиры на всех шести этажах нашего подъезда.

– У Емельянова день рождения. Емельянов приглашает, – говорил он.

Пока мы сидели и говорили, прошло часа два или три, время было позднее, кое-кто из моих соседей по дому уже ложился спать. Но Курчатов всех буквально поднимал с постели и направлял ко мне. Постепенно начали появляться люди, некоторые знакомились со мной только здесь, раньше я их и не знал, хотя и жили мы в одном подъезде. Курчатов, видя это, радостно восклицал:

– Ну вот, организовано. Теперь совсем другое дело… – Он весело ходил по комнатам и потирал руки: ему это нравилось.

День рождения отпраздновали шумно и весело, но моей заслуги тут не было – все сделал Курчатов…

Было воскресное утро 7 февраля 1960 года. Я встал немного позже обычного и стал бриться. В это время раздался телефонный звонок, и трубку сняла дочь. Потом она мне рассказала, что голос в трубке произнёс: «Это говорит Борода. Вы узнаете меня?» Я уже говорил, что Курчатов у нас в доме часто бывал и домашних знал. До меня долетел звонкий голос дочери:

– Ну, кто же не узнает Бороду! Игорь Васильевич, папа бреется. Папа! – крикнула она. – Тебя Курчатов зовёт к телефону!

Я подошёл. Почему-то на том конце провода оказался академик Юлий Борисович Харитон. Я спросил:

– Юлий Борисович, а где Курчатов?

– Он у меня, в Барвихе[22]. Я здесь отдыхаю. Сейчас он говорит с Киевом.

Я услышал, как Курчатов по другому телефону громко разговаривает с Киевом, потом он взял у Харитона трубку.

– Посол, – услышал я его весёлый голос (в последнее время мне часто приходилось бывать за границей на разных международных конференциях, мне был присвоен дипломатический ранг посла, и Курчатов стал звать меня Послом), – приезжайте ко мне обедать в четырнадцать ноль-ноль. У меня много новых идей, и я хочу поговорить с вами. А кока-колу вы мне привезли? – В это время Курчатов из спиртного уже ничего не пил.

Я сказал:

– Привёз.

– Забирайте кока-колу и приезжайте ко мне на дачу.

Я положил трубку, вызвал машину и поехал.

Когда я приехал, на даче уже находились Д.В. Ефремов и Марина Дмитриевна. В столовой был накрыт стол.

Ожидая Курчатова, мы сидели и разговаривали. Марина Дмитриевна сказала:

– Игорь Васильевич встал очень рано, часов в семь, вышел из комнаты на цыпочках, чтобы не разбудить меня, и уехал. Я даже не знаю, где он. Вероятно, Скоро приедет. Он оставил записку, что будет в четырнадцать ноль-ноль. – И она улыбнулась.

Но вот часы пробили два, а Курчатов не появлялся. Это было необычно. Если Игорь Васильевич говорил: «Буду в 14.00» – значит, точно в это время он и будет. А сейчас его не было…

Прошло ещё полчаса. Курчатов не появлялся. Марина Дмитриевна стала нервно ходить по комнате.

– Что же с ним случилось?.. Я не знаю, где он… Я сказал:

– Да я с ним говорил. Мы закончили разговор около одиннадцати часов. Он находился в Барвихе, у Харитона.

– Но он сказал, что в четырнадцать ноль-ноль будет дома, а его все нет.

В это время зазвонил телефон. Я поднял трубку.

– У Марины Дмитриевны есть кто-то? – спросил чей-то голос.

Я ответил:

– Я.

– Василий Семёнович? – переспросили меня, и в трубке послышались гудки.

Мне показалось это странным. Почему вызывавший положил трубку? Кто говорил, я не узнал, хотя мне показалось, что это был кто-то из сотрудников лаборатории Курчатова. Я подумал: может быть, это Неменов, но не был уверен.

В три часа Игоря Васильевича ещё не было. Ефремов тоже стал волноваться:

– Он такой аккуратный… Может быть, его куда-нибудь срочно вызвали?

Я сказал:

– Может быть.

– Ну давайте тогда ещё подождём.

В это время к даче подъехала машина, из неё вышла женщина – лечащий врач Курчатова. Она вошла и сказала:

– Марина Дмитриевна, Игорю Васильевичу плохо. Одевайтесь, и поедемте к нему. И вы тоже, – обратилась она к нам с Ефремовым.

Марине Дмитриевне надо было переодеться, и она поднялась наверх, а я надел пальто и вышел во двор. Когда я подошёл к шофёру, он заплакал и сказал:

– Курчатов умер. В двенадцать часов. Врачи ничего не могли сделать.

Мы были буквально ошеломлены. Умер… Не может этого быть!

Марине Дмитриевне мы, естественно, ничего не сказали, сели в машину и поехали в Барвиху. Там прошли прямо к главному врачу. Тот сказал:

– Марина Дмитриевна, садитесь… – Врач был настолько растерян, что больше ничего не смог выговорить.

Пришла лечащий врач Курчатова, сказала:

– Марина Дмитриевна… мы принимали все меры, но ничего не могли сделать…

Марина Дмитриевна с ужасом в глазах смотрела на нас.

– Что случилось? – спросила она. И потом вдруг вскрикнула: – Он умер?!

В это время вошёл Харитон. Стал рассказывать:

– После разговора с Василием Семёновичем мы вышли погулять. Прошлись немного и напротив главного входа сели на скамейку. Я стал говорить Игорю Васильевичу о тех новых соображениях, которые у меня возникли. Мы сидели на этой скамейке, а рядом с нами, невдалеке, стояли секретари. Курчатов все время внимательно слушал и говорил: «Понимаю… Понимаю…» Потом он замолчал, и я увидел, что у него как-то отвисла челюсть. Я крикнул: «Курчатову плохо!» Секретарь Курчатова подбежал, вынул нитроглицерин и вложил таблетку Игорю Васильевичу в рот, но Курчатов на это никак не реагировал. Он был уже мёртв. Помчались за врачом – это было рядом, несколько шагов. Прибежала женщина-врач со шприцем и сделала укол. Но она колола уже мёртвого. Это был паралич сердца. Смерть наступила мгновенно…

Потом секретарь Курчатова рассказал:

– Мы видели: Игорь Васильевич разговаривал с Харитоном, и, чтобы не мешать, отошли в сторону. Курчатов закинул голову и за чем-то наблюдал. Мне казалось, он смотрит на белку, которая прыгала с дерева на дерево. И вдруг этот тревожный крик Харитона: «Курчатову плохо!»

Он умер сразу.

Он всю жизнь горел ярким огнём и умер, не тлея, сказав последнее «Понимаю».

После него осталась какая-то пустота. Заполнить её трудно. Ещё долгое время, в особо тяжёлые минуты, а их у меня немало, вдруг возникала мысль: посоветоваться с Игорем Васильевичем, – и я вздрагивал – теперь это уже невозможно. Начинал мучительно ворошить память: а как бы поступил он в подобной ситуации?

Вспоминаю случаи из прошлого, и передо мной ясней встают картины прежних встреч, бесед и споров.