Так закончился у меня ещё один этап жизненного пути. С августа 1945 по май 1946 года я совмещал работу в Комитете стандартов с деятельностью в Главном управлении по атомной энергии. И вот наступил последний день моей работы в Комитете стандартов. Туда пришёл новый председатель. А предо мной простёрлась другая дорога.
Первая встреча с Курчатовым
Впервые я услышал об Игоре Васильевиче Курчатове во второй половине тридцатых годов от академика Абрама Фёдоровича Иоффе, с которым судьба близко свела меня в годы, когда я работал в Наркомате оборонной промышленности и занимался броневыми сталями. В то время меня мучил вопрос, ответа на который я не находил. Мы вели изыскания новых видов броневой защиты и проводили испытания сталей самого различного состава. В работы были вовлечены лаборатории заводов, а также некоторые исследовательские институты.
Методы определения качества металла, применяемые во всех отраслях промышленности, для оценки броневой стали не подходили – она служила защитой от пулевого и снарядного обстрела. Поэтому, помимо обычных для всех металлов и сплавов испытаний механических свойств и микроструктуры, окончательным критерием для оценки качества броневой стали служили полигонные испытания. На всех заводах от каждой плавки стали, после прокатки на листы, отбирались образцы – карточки – и расстреливались на полигонах. На каждом заводе были сооружены специальные устройства для проведения таких испытаний и отведены специальные площади под полигоны.
Все это, естественно, осложняло и само производство, и исследовательские работы. Никто до самого последнего этапа полигонных испытаний не знал, что он изготовил: годный для производства военной техники металл или брак. Нередко металл по своему составу, структуре, всем механическим свойствам соответствовал самым высоким стандартам и все-таки не выдерживал полигонных испытаний. А иногда образцы, ничем не отличающиеся от забракованных и даже уступающие им по каким-то свойствам, на полигоне обнаруживали превосходную стойкость. Вот тогда-то И.Т. Тевосян посоветовал поговорить с А.Ф. Иоффе. Его работы в области физики твёрдого тела нам были известны ещё в студенческие годы. Я пригласил маститого академика и, рассказав ему о трудностях, с которыми мы столкнулись, попросил помочь разобраться в природе непонятных явлений.
– Может быть, кого-нибудь из ваших научных работников осенит какая-то новая идея? – спросил я. – Мы исчерпали свои возможности.
Абрам Фёдорович улыбнулся и сказал, что одного из сотрудников института уже осенила такая идея.
– Николай Николаевич Давиденко в настоящее время разрабатывает новый тип прибора для определения ударной вязкости стали. Его работа близка к завершению. О ваших трудностях мне уже известно. Со мной о них говорил Тевосян. Мне думается, что Давиденко стоит на верном пути и его метод оценки ударной вязкости стали на скоростном маятниковом копре приблизит эти испытания к фактическим условиям службы изделий.
А месяца через три Иоффе позвонил мне:
– Хочу заехать к вам и показать то, что обнаружил Николай Николаевич при первых же испытаниях на своём новом приборе. На мой взгляд, им получены очень интересные и неожиданные для нас результаты.
Когда мы встретились, Иоффе показал диаграммы, на которых отчётливо было видно, как изменяется величина ударной вязкости стали от скорости удара при определении этого показателя на маятниковом копре.
– Вот видите, при принятой в лабораториях стандартной скорости показатели ударной вязкости этой стали несколько выше, нежели той, – и он концом карандаша указал места на кривых испытаний. – Но вот мы увеличили скорость движения маятника, ударяющего по образцу, в 15 раз. Видите, как значительно изменились показатели ударной вязкости обеих сталей. Сталь с низкими показателями при стандартных испытаниях имеет при этих условиях испытания более высокое значение. Мы ещё не можем пока объяснить, чем это вызвано, но экспериментально твёрдо установлено.
Иоффе убрал в портфель диаграммы, вынул из него лист бумаги и продолжал:
– Вы мне в прошлый раз рассказывали и даже показывали фотографии броневых плит после обстрела их снарядами разного калибра и при различной скорости. Мы думали также и над тем, почему откол цементированного слоя плиты происходит по окружности в форме такой лепёшки? Мне кажется, что можно провести какую-то аналогию между ударом камня по воде и снаряда по броневой плите.
Академик задумался и стал рассуждать, пытаясь, как мне показалось, убедить в чем-то самого себя:
– На гребне волны, видимо, имеет место концентрация возникающих при ударе напряжений. Это пока общие соображения, которые следует проверить. Кое-какие расчёты мы уже проделали, надо бы эксперименты провести, думаем, как подойти к постановке таких экспериментов.
И вдруг вопрос:
– У вас есть фотография плит после полигонных испытаний с выколами цементированного слоя?
– Конечно, есть, – и я достал карточки испытаний.
– Вы мне называйте калибр снаряда и скорость при встрече его с плитой, а я буду определять диаметр, по которому происходил откол. Хочу проверить, в какой степени правильно мы подходим к пониманию этого явления.
Я стал вынимать из папки одну фотографию за другой и называть калибр снаряда и скорость, а Абрам Фёдорович делал какие-то расчёты и называл мне величину диаметра откола. Почти во всех случаях было полное совпадение фактических данных с его расчётными. При расхождении Иоффе начинал волноваться:
– Кто же прав? У кого ошибка, может быть, там, на полигоне ошиблись? Или записали неверно?
Когда мы закончили эти сопоставления и я убрал свои материалы, Иоффе сказал:
– Хочу в Физико-техническом институте создать броневую лабораторию. И человек для этого у меня есть подходящий – молодой, энергичный и уж если за что возьмётся, то дело доведёт до конца. Правда, в настоящее время он занят одной чисто физической проблемой, но то, чем он сейчас занимается, дело далёкого будущего, а броневая защита – это задача сегодняшнего дня.
Вот тогда я впервые и услышал имя Игоря Курчатова. Уже значительно позже Иоффе при нашей встрече сказал, что лаборатория по броне у него создана и её возглавляет Курчатов. Но я уже занимался другими делами, и тогда познакомиться с И.В. Курчатовым мне не довелось. Только через несколько лет состоялась наша встреча. Как-то группа физиков собралась у Ванникова в здании Наркомата боеприпасов для рассмотрения вопроса о строительстве мощного циклотрона. Только что было получено сообщение о сооружении Э. Лоуренсом большого циклотрона в США. Ванников рассказал мне, что с ним говорил Курчатов и настаивал на необходимости построить циклотрон такого же типа и у нас…
– Ты сходи на это совещание. Это позволит тебе сразу же познакомиться с наиболее крупными учёными, привлечёнными к нашим работам. Там будут Курчатов, Арцимович, Алиханов, Векслер и многие другие. Среди них немало горячих голов, что там они затевают – я не знаю. Но нам-то надо исходить из реальностей и предупредить опасность вовлечения в какие-то фантастические проекты, далёкие от решения нашей основной задачи.
…Совещание пора было открывать, но не было Курчатова и Векслера. Алиханов предложил начинать:
– Ну, Векслер обычно опаздывает, а почему Курчатова нет, совершенно непонятно. Его точность в поговорку вошла, по приходу Курчатова можно часы выверять. Что с ним случилось?
Телефонный звонок разъяснил все. Курчатов говорил из Кремля:
– Срочно вызвали, и поэтому на совещании быть у вас не могу. Действуйте без меня. Прошу обязательно подготовить объяснительную записку и проект решения о строительстве циклотрона, определив все его основные параметры.
Все это Алиханов передавал собравшимся, держа телефонную трубку в руке. Кладя трубку, он предложил вначале прочитать сообщение о параметрах строящегося в США циклотрона.
– Все размеры в дюймах, а температура в градусах по Фаренгейту. Надо пересчитывать! – сказал он.
