Каждый может понять важность и сложность проблем, возникающих при производстве сложной техники, – и в тяжёлой промышленности, в самолётостроении и других аналогичных производствах. Но многие ли имеют представление о трудностях, связанных с обычными, рутинными, как их иногда несправедливо называют, делами?

У некоторых людей существует представление, что если человек работает в тяжёлой промышленности, то он занимается солидным делом. А остальные производства уже менее существенны. Но это, конечно, далеко не так. Часто как раз небольшие, как будто бы не имеющие особого значения детали или второстепенные производства оказывают решающее влияние на ход важнейших событий.

Меня не покидают слова из английской народной песенки:

При чрезвычайных обстоятельствах значение «мелочей» выявляется с особой силой и отчётливостью.

Война и является той суровой, объективной проверкой, которая позволяет правильно оценить и государственную систему, и экономику, и военную технику, и действующие механизмы организации всех производств и систем управления, и отдельных людей. Война быстро выдвигает смелых, находчивых людей, умеющих быстро находить выход из сложных положений, принимать правильные решения.

И, разумеется, в военных условиях выявляются и закостенелые чиновники, привыкшие работать только по директивам, не способные мыслить самостоятельно.

В те годы мне часто приходилось встречаться и с той и с другой категорией людей – начальниками разного уровня. Смелые, блестящие руководители оставили яркий след в памяти, и до сих пор я вижу их, деятельных, энергичных, волевых организаторов.

Как-то в Комитет стандартов пришёл заместитель наркома рыбной промышленности М.Н. Николаев. Деловитый, серьёзный руководитель, он производил очень хорошее впечатление даже своей внешностью. Плотно сбитый, с открытым волевым лицом, он умел коротко и толково излагать суть вопросов, и вместе с ним легко было находить разумные решения.

– Вы что так долго у нас не появлялись? – спросил я его на этот раз.

– Только что из командировки, был на Дальнем Востоке. Ну и дела там творятся! Даже и не представлял себе, сколько потребуется сил для того, чтобы поставить на крепкую основу рыбное хозяйство.

К востоку от Урала у нас совсем не было промышленного производства бочек, И требовалось срочно организозать бочарное производство на Дальнем Востоке. Соль возили раньше туда за тысячи километров, чуть ли не от самой Волги, из озера Баскунчак. Неужели нигде в Сибири нет соли? Наверно, геологи могли бы найти её и на самом Дальнем Востоке. Но никто перед ними такой задачи не ставил. А теперь пришлось испытать немалые трудности: транспорт перегружен – и просить вагоны под бочки для сельди и под погрузку соли было как-то даже и неудобно. «Ну, наконец, – с радостью говорил мне Николаев, – все как будто бы устроилось». И тут же рассказал о другой истории. Он уже собрался лететь в Москву, как получил телеграмму из Иркутска. Там местный инспектор забраковал несколько вагонов селёдки, направляемых в Москву. Когда Николаев прилетел в Иркутск, бочки были уже не только выгружены, но и закопаны в вырытые канавы. Николаев решительно распорядился раскопать их, пригласил санинспектора и вскрыл при нем первый же бочонок. Конечно, сельдь была не первый сорт, но вполне съедобная. Санинспектор забраковал, видимо, потому, что привык к другой жизни: у него на столе, должно быть, всегда лежал байкальский омуль, и для него селёдка с ржавчиной на спинке представлялась уже чем-то страшным. А в Москве, да и не только в Москве, а везде, где людям нечего было есть, о такой селёдке могли только мечтать.

– Как же ты убедил санинспектора, что селёдка-то съедобная? – спросил я его, смеясь.

– Как? Очень просто. Вскрыл бочку, вынул первую рыбину и съел её на глазах инспектора. Чем я ещё мог доказать, что её есть можно! Одним словом, спас я эту селёдку. Погрузили бочки обратно в вагоны и отправили.

…Борьба за экономию пищевых продуктов и их использование для питания проводилась в то время с особой энергией и настойчивостью.

Помню, как летом 1943 года мне позвонил Анастас Иванович Микоян:

– На нефтеперерабатывающем заводе в Горьком из нефти получено пищевое масло. По заключению главного инженера завода, его можно использовать для смазки металлических форм при выпечке хлеба. Вы знаете, сколько в год мы для этих целей расходуем растительного масла? Двенадцать тысяч тонн. А ведь это масло мы могли бы передать населению для питания, если действительно полученным из нефти можно будет заменить растительное. Прошу вас, рассмотрите на комитете этот вопрос и примите необходимое решение. А главного инженера завода я направлю к вам. Он подробно изложит вам существо вопроса и передаст для опробования полученное ими масло.

В тот же день в комитет явился инженер из Горького. Он принёс с собой небольшую бутылку с бесцветной жидкостью, не имеющей запаха.

Я сделал небольшой глоток – жидкость напоминала чем-то глицерин. Собрали специалистов, заслушали сообщение инженера, обсудили результаты лабораторных исследований, которые он нам представил. Доставленное им масло попробовали специалисты-пищевики. Все единодушно пришли к заключению, что масло можно использовать для выпечки хлеба. И мы такое решение приняли. Прошло несколько недель, и вот перед уходом из квартиры на работу я услышал гневный голос жены:

– Кто это хлеб положил рядом с керосиновой лампой? В рот взять нельзя, так керосином и разит.

Я взял ломтик и попробовал мякиш хлеба – никакого вкуса и запаха керосина не уловил. Тогда я срезал корочку – от хлебной корки керосином пахло.

Неужели это наше масло? Тогда скандал!

Я немедленно отправился в комитет.

Только вошёл в кабинет, как секретарь Лидия Ивановна сообщила, что уже дважды звонил председатель Моссовета и просил немедленно ему позвонить.

Я набрал номер телефона и, когда сказал, кто звонит, услышал раздражённый голос Г.М. Попова, тогдашнего председателя Моссовета:

– Мы на вас в правительство жаловаться будем!

Вместо того чтобы бороться за качество продукции – вы что делаете? Мне сегодня со всех концов Москвы звонят – и так хлеба мало, а тут ещё керосином его стали смачивать. Кто это у вас санкционировал такое безобразие?

Я немедленно направил одного из работников комитета в Горький, чтобы разобраться на месте, что произошло с маслом, а сам стал звонить по телефону на завод.

И вот что выяснилось.

Наркомат путей сообщения, зная, что завод изготовляет смазочные масла и другие технические продукты, направлял туда цистерны именно для таких продуктов, а не для пищевого масла. А заводские работники по привычке не проверяли, что за цистерны поданы, и заливали в них масло.

Эта оплошность дорого нам стоила. Очень долго никто не хотел верить, что масло из нефти можно использовать для пищевых целей. Многим стало даже казаться, что масло отдаёт керосином, хотя в действительности этого и не было.

Вот что значили в те дни так называемые мелкие дела! В значении их я убедился и на другом примере.

Поручений, требующих решений комитета, становилось все больше, а размещать работников, прибывающих из Барнаула, было уже негде. Мы занимали в здании Наркомфина РСФСР всего один этаж. Надо было искать новое помещение. Управляющий делами Совнаркома Я.Е. Чадаев предложил посмотреть несколько небольших особняков. Нам приглянулся один, в Леонтьевском переулке. Когда-то там размещался Московский комитет партии, затем его занимали разные учреждения, летом же 1942 года в нем находился небольшой музей по противопожарной технике.

Этот дом передали нам. Срочно требовалось приспособить музейное помещение под учреждение: достать необходимую мебель, произвести ремонт и заодно исправить отопление, поскольку старый котёл, установленный в доме, с трудом позволял держать в комнатах температуру немногим выше десяти градусов.