По возвращении в Россию 20 ноября премьер сделал обстоятельный доклад государю, приведя все высказывания Вильгельма II. Дело происходило в Ливадии, где уже несколько недель находилась царская семья. Выслушав сообщение, Николай II надолго погрузился в раздумья. Царь в оцепенении молча смотрел в окно на море, которое было необычно спокойным для такой поры года. В конце концов он обернулся к главе кабинета и сказал: «На все — воля Божия!»
Потом уже, когда отгремят залпы первой мировой войны, когда политическая карта мира радикально изменится, во многих странах будут анализировать это страшное бедствие, выяснять причины, искать виновных. Некоторые станут утверждать, что важным импульсом конфликта стала личная вражда между кайзером и царем, питаемая антигерманскими настроениями, широко распространенными в России. Подобные утверждения исторически недостоверны. В правящих кругах России антигерманские чувства существовали, но на самом верху, в среде императорской фамилии, они носили несколько иной характер. Даже вдовствующая императрица Мария Федоровна, которую традиционно считали главной в России германофобкой, на самом деле питала антипатию не к Германии вообще, а исключительно к Пруссии и к династии Гогенцоллернов. Для людей того мира и того круга Германия и Пруссия воспринимались по-разному. Сходным было восприятие и Александры Федоровны.
Николай II искренне стремился поддерживать дружеские отношения с Берлином. Во имя этой цели он готов был мириться с сумасбродством Вильгельма, молча вынося его выходки и бестактности. Правитель Германии внешне тоже выказывал расположение и порой нарочито подчеркивал близкие отношения между ним и царем, что всегда болезненно воспринималось в Париже и Лондоне.
Кайзер последовательно отстаивал близкую и сердцу русского царя идею о необходимости тесных, дружественных отношений между Германией и Россией. Николая II не надо было в этом убеждать. Но то, что конкретно предлагал «дорогой Вилли» для достижения этой «жизненно важной цели», в большинстве случаев не соответствовало геополитическим приоритетам, интересам России. Для «истинного сближения», по замыслу кайзера, Россия должна была дезавуировать союз с Францией, отказаться от всякого сближения с Англией и обратить свое главное внимание на Восток, в Азию, откуда Европе якобы угрожала «желтая опасность». Это был излюбленный мотив Вильгельма II, звучавший из его уст постоянно. Правда, оставался «балканский узел», где у России имелись давние интересы, старые привязанности, исконные исторические цели. Но эту тему кайзер почти всегда оставлял в стороне, прекрасно понимая, что здесь России он ничего предложить не мог.
На Балканах усилению позиций России противодействовала не только Турция (Оттоманская империя), но в неменьшей степени и Австро-Венгрия, ближайший партнер и союзник Германии. Но поступиться здесь ничем кайзер не желал. Для Берлина теснейший альянс с Веной являлся краеугольным камнем всей внешнеполитической деятельности. Балканскую тему германский император старался не развивать в своих переговорах и переписке с царем, прекрасно зная, что она для России является чрезвычайно острой и больной.
Ухищрения германского императора не оказывали существенного влияния на русский внешнеполитический курс, одним из важнейших постулатов которого было поддержание добрососедских отношений с Германией. Но это было возможно лишь при совместных усилиях обеих стран. В Берлине же твердо стояли на том, что при сохранении союзнического договора с Францией Россия не может рассчитывать на дружбу Германии. Противоречия же между Германией и Францией были непреодолимы, так как касались территориального спора о районах Эльзаса и Лотарингии, отторгнутых от Франции во время франко-прусской войны. В Берлине считали, что принадлежность этих территорий рейху не может быть темой никаких обсуждений, а Париж в самой категорической форме требовал возврата того, что было добыто в результате «военного насилия». В этом были солидарны все политические партии и все общественные силы Французской республики.
Лишь один раз, как показалось Вильгельму И, его долгожданная цель — разрушение франко-русского союза — была близка. Это произошло в июне 1905 года, когда кайзер и царь подписали так называемый Бьеркский договор. Общая ситуация для России в тот момент была неблагоприятной. Только недавно, в мае, в морском сражении при Цусиме русский флот был разбит, и война с Японией становилась бесперспективной. Внутри же страны с каждым днем множились социальные волнения.
На мировой дипломатической сцене дела также не были благоприятны. Франция, заключив в 1904 году союзнический договор с Англией, не оказала никакой практической поддержки России во время дальневосточного кризиса. Российская дипломатия теряла почву под ногами. В правительственных кругах Петербурга царила безрадостная атмосфера. В этих условиях царь согласился, во время краткосрочного отдыха на яхте, встретиться с германским императором, прибывшим в Бьерке (около Выборга) на своей яхте «Гогенцоллерн». Ничто не сулило осложнений, и встреча походила на обычную, не раз до того происходившую.
Однако кайзер считал иначе и заключил, что наступил подходящий момент, чтобы разрушить близость России с «французской потаскушкой». Он предложил царю подписать союзнический договор с Германией. Это предложение оказалось неожиданным, но сулило выход из дипломатической изоляции. Конечно же, сразу возникла тема о союзе с Францией, и кайзер заверил царя, что в дальнейшем к соглашению может присоединиться и Франция. Царь был не настолько наивен, чтобы не понимать глубины и остроты франко-германских разногласий, но он полагал, что поддержание мира в Европе соответствует желаниям всех стран, а существующие проблемы можно будет урегулировать дипломатическими средствами. И Николай II поставил свою подпись под текстом на листе, который «случайно» оказался в кармане кайзера.
Вскоре после события Вильгельм II в характерной для него напыщенной манере самовосхваления описал происшедшее. «Хотите Вы это подписать? Это будет очень милым воспоминанием о нашем свидании», — заметил кайзер, после того как царь трижды прочитал предложенный текст. Николай II ответил утвердительно. Происшедшее далее в каюте русской императорской яхты «Полярная Звезда», в изложении германского императора, выглядело следующим образом: «Я открыл чернильницу, подал ему перо, и он подписал «Николай». Затем он передал перо мне, и я тоже подписал. Когда я встал, он, растроганный, заключил меня в свои объятия и сказал: Благодарю Бога! Я благодарю Вас. Это будет иметь самые благоприятные последствия для моей страны и для Вашей». Свершилось! Исполнилось давнее заветное желание «дорогого Вилли». Кайзер не скрывает восторга: «Слезы радости наполнили мои глаза, и я подумал: Фридрих Вильгельм III, королева Луиза, дедушка и Николай I, наверное, смотрят на нас в эту минуту и радуются вместе с нами!»
Что же такое подписали два монарха, что, по мнению кайзера, должно было вызвать радость умерших правителей Пруссии и России? В пункте первом документа говорилось о том, что каждая из сторон обещает, в случае нападения на другую сторону, прийти на помощь своей союзнице в Европе всеми сухопутными и морскими силами. Далее говорилось, что стороны обязуются не вступать в сепаратные соглашения с противником одной из сторон. При этом Россия брала на себя обязательство не сообщать Франции о подписанном соглашении до его вступления в силу. Лишь затем Петербург получал право оповестить Францию и побудить ее присоединиться к договору. В Бьеркском соглашении имелся один очень важный пункт, предоставлявший России свободу дипломатического маневра. Оно вступало в силу лишь после того, как Россия подпишет мирный договор с Японией, перспективы заключения которого летом 1905 года казались неопределенными.
Когда с соглашением ознакомился русский министр иностранных дел граф В. Н. Ламздорф, а затем, осенью 1905 года, и премьер С. Ю. Витте, они убедили Николая II отказаться от договора, так как он, по их мнению, противоречил интересам Франции, которая ни при каких условиях на союз с Германией не пойдет. Царь остался верен французскому союзнику, и 13 ноября 1905 года послал Вильгельму II письмо, где сообщил, что считает необходимым дополнить договор двусторонней декларацией о неприменении статьи 1-й в случае войны Германии с Францией, в отношении которой Россия намеревалась соблюдать принятые договоренности «впредь до образования русско-германо-французского союза». Подобная постановка вопроса являлась совершенно неприемлемой для Германии, и тонко задуманная интрига потерпела неудачу. Больше никаких попыток заключения русско-германского союза предпринято не было, хотя разговоры о его «желательности» или «нежелательности» не стихали и в России, и в Германии вплоть до начала первой мировой войны.
