Послания Александры Федоровны очень исповедальны; здесь и признания в любви, и размышления о жизни, смерти, о мире. Она всегда так писала; это существовало в душе нераздельно. Той весной в Греции произошло страшное землетрясение, было много разрушений и человеческих жертв. Ее кузина София (жена наследника греческого престола Константина, урожденная прусская принцесса) прислала письмо с описанием подробностей. Аликс несколько дней не могла успокоиться. «Нет, это слишком ужасно, слов нет, чтобы это выразить, как они жили в постоянном страхе быть распыленными в атомы. Это будто наказание за великий грех — это непонятно, — но Бог знает, за что он ниспослал на них такое бедствие, хотя оно и кажется нам жестоким. Сколько горя в жизни и сколько испытаний, и как трудно перенести их терпеливо, а с другой стороны, дорогой мой, мы недостаточно благодарны за все те радости, которые нам дает жизнь. Я уверена, что эти пять лет были полезны для нас обоих. Знаю, что они заставили думать о Боге гораздо больше, чем прежде. Страдания нас приближают к Богу, не так ли? А когда думаешь о том, что Иисус Христос перенес ради нас, наши горести кажутся ничтожными, а мы жалуемся и ропщем и не терпим, как Он терпел».
Молодая, впечатлительная принцесса не знала того, что грядет. Не ведала, что самые страшные испытания в будущем выпадут не кому-то, а именно ей, желавшей жить праведно, смиренно, в соответствии с волей Всевышнего. Именно она окажется в эпицентре грандиозных исторических событий, в водовороте таких политических страстей, такой ненависти и безысходности, что все другие примеры и случаи из жизни, которые знала, померкнут перед собственной участью. Но это все случится потом, в «другом веке», а пока на душе лишь радость и надежда. Она любит и сама любима. Тем летом мир и жизнь для нее являлись особо прекрасными. Летом 1894 года записала: «Поскольку прошлое миновало и никогда не вернется, а будущего мы не знаем, лишь настоящее можно назвать нашей собственностью».
Она хотела умно распорядиться этим своим достоянием. Горела желанием немедленно начать приобщаться к истории и религии своей будущей родины. Особо важным являлся вопрос о языке. Алиса в совершенстве владела немецким и английским. На последнем они почти все время общались с Ники. Французский знала хуже и в разговоре делала ошибки. Понимая, что в России язык Вольтера, Бальзака и Гюго широко распространен в высшем свете, старалась самостоятельно совершенствоваться в нем. Но главное — усвоить русский язык. Сестра Элла в Кобурге пообещала, что сразу же пришлет к ней свою учительницу русского языка Екатерину Шнейдер. Недели шли, а она все никак не приезжала. Алиса несколько раз спрашивала в письмах жениха, «куда подевалась дамочка». Долго не было и священника: ректор Петербургской духовной академии и духовник царской семьи отец Иоанн Янышев прибыл к ней лишь в середине лета. Пока же читала книги о России, о православии, которые оставил ей муж сестры Эллы Сергей.
Постоянно думала о том, как сложится ее жизнь в далекой и непонятной пока еще стране. Своими соображениями и опасениями делилась с Ники. «Дорогой мой, если бы ты был всегда около меня, ты бы помогал мне и направлял меня на путь истины. Я не стою тебя, я знаю, что мне еще надо многому научиться, потому повторяю — отложим пока нашу свадьбу, хоть разлука и тяжела, но лучше не спешить. Подумай хотя бы о религиозном вопросе, — ты не сможешь ожидать, чтобы я все поняла сразу, а знать что-либо наполовину нехорошо; я должна хоть немножко знать язык, чтобы быть в состоянии хоть немного следить за службами».
Ее волновал и другой вопрос: как сложатся отношения с родителями Ники. Она хотела, чтобы здесь была полная определенность. 4 мая (22 апреля) писала из Виндзора: «Хорошо представила себе твой восторг по прибытии домой; какое счастье целовать родителей и получить их благословение! Хорошо тому, кто не сирота. Как мило со стороны твоей матери, что она попросила меня не называть ее больше тетей. Я с радостью буду их называть Отцом и Матерью, но говорить Папа и Мама еще не могу пока решиться; это мне слишком живо напоминает прошлое, и опять пробуждается тоска по дорогим моим. Но твои Родители всегда будут моими, и я буду их любить и уважать».
Наконец 3 (15) июня в Англию приехал цесаревич. Почти шесть недель были вместе, разлучившись за это время лишь на два дня. Гостили у старшей сестры Аликс Виктории в ее поместье Уолтон-на-Темзе, но большую часть времени — у королевы в ее резиденциях: Виндзорском замке и в Осборне, на острове Уайт. Жених преподнес свои подарки: кольцо с розовой жемчужиной, ожерелье из розового жемчуга, браслет-цепочку с крупным изумрудом и бриллиантовую брошь с сапфиром. Самое сильное впечатление произвел дар императора и императрицы — массивное жемчужное ожерелье, сделанное специально к этому случаю известным петербургским ювелиром Фаберже. Все родственники с интересом рассматривали великолепные драгоценности, а кузен Алисы Джорджи и его жена Мэй, узнав, что только ожерелье оценивается почти в 25 тысяч фунтов стерлингов, не могли скрыть своей зависти. Ведь это — целое состояние!
Николай и Аликс много времени проводили вдвоем. Королева была так любезна, что разрешила им уединяться без сопровождающих. Они уезжали или уходили в дальние уголки великолепных английских парков, говорили и целовались снова и снова. Погода была жаркая, кругом все благоухало. Позднее Александра Федоровна скажет, что то были «райские дни». Цесаревич показал невесте свой дневник, рассказал его историю. Алиса с трепетом перелистывала страницы, исписанные аккуратным, убористым почерком, и, хотя ничего не могла понять, трепетала, ибо чувствовала — перед ней была жизнь ее любимого, о которой она хотела знать все. Она попросила разрешения писать иногда там от себя, и он с радостью согласился. «С беззаветной преданностью, которую мне трудно выразить словами», — вписала 21 июня. Ники умилился и заметил, что его «глубоко трогают» эти слова.
Тем летом она многое узнала. Из России к ней пришло какое-то странное послание без подписи, содержавшее гадости о Ники. Она после первых строк и читать дальше не стала. Но любимого спросила. Он сразу же понял, что это — Малечка. Вечером 7 июля в Осборне жених поведал невесте о своем романе с балериной, рассказал все, ничего не утаил. Она была вначале ошарашена, но, видя, как ему больно и стыдно за ту свою слабость, простила его сразу же и никогда ни одного упрека в дальнейшем не высказала.
На страницах дневника цесаревича 8 июля 1894 года запечатлела свои мысли и чувства: «Мой дорогой мальчик, никогда не меняющийся, всегда преданный. Верь и полагайся на свою девочку, которая не в силах выразить словами своей глубокой и преданной любви к тебе. Слова слишком слабы, чтобы выразить любовь мою, восхищение и уважение — что прошло, прошло и никогда не вернется, и мы можем спокойно оглянуться назад — мы все на этом свете поддаемся искушениям, и в юности бывает трудно бороться и противостоять им, но как только мы раскаиваемся и возвращаемся к добру и на путь истины, Господь прощает нас… Господь прощает кающихся. Прости, что я так много пишу, мне хотелось бы, чтобы ты был во мне вполне уверен и знал, что я люблю тебя еще больше после того, что ты мне рассказал. Твое доверие меня глубоко тронуло, и я молю Господа быть всегда его достойной. Да благословит тебя Господь, бесценный Ники».
Ей временами казалось, что она значительно старше, сильнее своего суженого, которого поджидают опасности со всех сторон. Так хотелось обогреть, утешить лаской, сказать то, что доставит ему покой и радость. И она делала все, что могла. Но не всегда с любимым соглашалась. За время «английских каникул» русского престолонаследника один вопрос, о свадьбе, так и не был решен. Царь и царица считали, что здесь не надо спешить. Пусть молодые сами решают. Сходной была и позиция королевы Виктории. Аликс же оставалась тверда в убеждении, что пока еще рано назначать точную дату, хотя по-человечески готова была просто бежать к алтарю. Сдерживалась, убеждала Ники подождать. Он согласился.
