Когда Сергей и Элла вернулись из-за границы в ноябре 1893 года, для них и грянул гром. Мария Федоровна просто клокотала от негодования. Она имела резкое объяснение с Сергеем, но тот проявил, как потом она говорила, «удивительную бестактность» и не только не ощутил неловкости от всей этой истории, но и стал выговаривать ей, матери, и даже уверять ее, что она губит счастье своего сына! Царица же заявила, что требует от Сергея и его жены, чтобы они никогда больше не касались этой темы и раз и навсегда усвоили, что это не их дело. Но великий князь Сергей считал, что это и «его дело», что как член династии и как русский человек он обязан содействовать тому, чтобы женой наследника и будущей русской царицей стала девушка серьезная, образованная, любящая своего супруга, и лучше гессенской принцессы невесты для Ники не найти.
После неприятного объяснения с царицей Сергей Александрович сообщал брату Павлу, что свидание Ники и Аликс могло бы все решить, но оно «не состоялось только из-за каприза Минни, из глупого чувства ревности к нам! Теперь ей горько придется в этом каяться; конечно, Ники теперь пустится во все нелегкие… Просто страшно подумать — и мне делается нравственно и физически холодно! Все это тем кончится, что Ники женится без любви на первой попавшейся принцессе или, чего доброго, на черногорке! (князь имел в виду двух слишком эмансипированных дочерей князя Черногорского Милицу и Анастасию, ставших женами членов династии) и все из-за каприза Минни… Вот уж именно «счастье было так близко, так возможно», ибо, разумеется, при личном свидании любовь пересилила бы рассудок. Я глубоко скорблю и возмущаюсь на преступное легкомыслие Минни — это страшный грех на ее душе».
Александр III ни с братом, ни со свояченицей обо всей этой истории не говорил, но Мария Федоровна знала, что он одного с ней мнения. Ну хорошо: Сергей мог себе это позволить. От него всего можно ожидать. Но Элла? Казалась такой чистосердечной, такой открытой. Она-то как посмела? И хватило же характера, нашла в себе мужество так вести себя! Какая интриганка! Когда императрица стала с ней об этом говорить, Мария Федоровна не заметила у Эллы ни тени раскаяния.
Мало того, великая княгиня заявила, что без ее помощи уговорить Аликс не удастся. И почему кого-то надо годами уговаривать? Ее сын — наследник престола великой империи, он красивый и умный молодой человек, и царицу шокировали все эти «уговоры». Они ей казались оскорбительными. Боже мой, ни на кого нельзя положиться, только и жди неприятностей от родственников. И этот «дармштадтский цветочек» тоже многого стоит. Не хочет менять религию, а не может отказаться от Ники, все водит его за нос. Но как день ясно: без православия у нее нет никаких шансов. Все это не добавляло Марии Федоровне симпатий к будущей невестке.
В декабре 1893 года царица заключила, что гессенская история завершилась. Ники получил сообщение от Аликс, что она окончательно решила не менять свою веру, а следовательно, вопрос о браке, как казалось матери, отпал сам собой. Но Николай все еще не терял надежды и упросил родителей позволить ему самому переговорить со строптивой принцессой, которую одну он только и любит. Ну что ж, пусть попробует и сам во всем удостоверится, решила Мария Федоровна.
Случай представился весной 1894 года, когда в Кобурге должна была происходить свадьба гессенского герцога Эрнста-Людвига с дочерью Марии и Альфреда Эдинбургских принцессой Викторией-Мелитой («Даки»). В столицу Саксен-Кобург-Готского герцогства съезжались именитые гости со всей Европы во главе с королевой Викторией. Цесаревич должен был возглавить делегацию, представлявшую Дом Романовых. Мария Федоровна была убеждена, что вся эта «скучная история» близка к завершению и сын лишь испытает новые моральные мучения. Она сочувствовала ему. 2 апреля 1894 года из Петербурга вышел поезд, в котором ехали: наследник Николай Александрович, великий князь Сергей Александрович, великая княгиня Елизавета Федоровна, великий князь Владимир Александрович, великая княгиня Мария Павловна и великий князь Павел Александрович.
Мария Федоровна оставалась в России, ждала известий и переживала. 7 апреля она писала сыну Георгию на Кавказ: «Бедный Ники был на грани отчаяния, потому что именно в день его отъезда Ксения получила письмо от сестры Эллы, в котором она сообщала, что никогда не переменит религию и просит сообщить об этом Ники. Ты представляешь, как приятно нам было это узнать и, главным образом, Ники уезжать под ударом этой новости. Если бы она написала об этом раньше, он бы, конечно, не поехал. Но в последний момент уже невозможно было изменить решение. От всего этого я ужасно переживаю за Ники, которого все эти годы ложно обнадеживали «два Сержа». Это же настоящий грех. В этот раз я говорила об этом с Сержем, а он ответил, что разочарован моими взглядами. Ну в общем — это самая идиотская история, какую только можно представить. Она не только грустная, но и показательная. Все мои надежды только на Бога. Он все делает к лучшему, и если Он хочет, чтобы это свершилось, это свершится, или же Он поможет нам найти настоящую (невесту. — А. Б.)».
Действительно, накануне отъезда брата Ксения Александровна получила письмо, где, размышляя о возможности своего брака с Ники, Алиса писала: «Душка, зачем ты опять говорила об этом предмете, который мы не хотели упоминать никогда? Это жестоко, ведь ты знаешь, что этого никогда не может быть — я всегда говорила это, и подумай, как это тяжело, если знаешь, что ты причиняешь боль тому человеку, которого больше всех ты хотела бы порадовать. Но этого не может быть — он это знает — и потому, молю тебя, не говори об этом снова. Я знаю, Элла опять начнет, но что в том толку, и жестоко все время говорить, что я ломаю ему жизнь, если для того, чтобы сделать его счастливым, я совершила бы осознанный грех. Все и так уже тяжело, и начинать все снова и снова так немилосердно».
На исходе дня 4 апреля 1894 года поезд из России подошел к Кобургу. На станции ждала пышная встреча: помимо герцога и герцогини Эдинбургских, много и других лиц, в том числе и Алиса с братом Эрнстом. Мысли цесаревича были заняты лишь одним предстоящим объяснением, но как это произойдет и где это случится — того не знал. Тетя Элла еще в поезде дала твердое обещание посодействовать, то же обещал и дядя Сергей. Гостеприимные хозяева разместили русских гостей в огромном Кобургском замке, возвышающемся монументальной глыбой над всей окрестностью. Виды из окон были замечательные, но Николай Александрович, всегда любивший изучать незнакомую местность, в окна не глядел. Некогда было. Да и настроение не соответствовало такому занятию. Вечером состоялся фамильный обед, а затем поехали в театр. Шла веселая оперетта «Продавец птиц». Золотоволосая гессенская принцесса на спектакле не появилась.
Следующий день прошел в суете и без радости. Главным событием для цесаревича стал разговор с Алисой. Около десяти утра он встретился с ней в комнатах тети Эллы и дяди Сергея, которые немедля оставили молодых людей вдвоем. Сразу же начался разговор, который мысленно Николай Александрович вел уже не один раз, но который в действительности совсем не походил на рисовавшийся в воображении. Сказал ей о любви, о том, что только ее может любить, что лишь о ней думает. Просит стать его женой. Старался доказать, что перемена религии — не есть грех, что так случается. Вот тетя Элла, ее сестра, приняла же в 1891 году православие по зову сердца, и ничего, все поняли. Сказал, что родители очень просят дать согласие и сделают все, чтобы она чувствовала себя в России как дома.
Звучавшие фразы казались ему плоскими и скучными, мучило сознание недосказанности, собственного неумения выразить и донести словами до Аликс то, что накопилось в душе. Он надеялся, что она — умная, чуткая, образованная — сама поймет остальное. Два часа продолжался разговор, больше походивший на монолог русского престолонаследника. Аликс мало говорила. Плакала почти не переставая, и сквозь слезы лишь произносила «не могу» и «прости». Николай сам был готов разрыдаться, комок подступал к горлу, голос дрожал, но сдержался. Уже в конце все-таки услыхал и нечто обнадеживающее: принцесса призналась, что любит его. Готов был с ней не расставаться, говорить и говорить о собственных чувствах и снова услышать ее признания. Однако надо было уходить. Ждали иные, совсем неинтересные для него дела.
