Александра Федоровна стояла в одной из комнат. Она была все в том же платье сестры милосердия. За эти дни она очень похудела, лицо осунулось и было бледным. И седых волос прибавилось, но об этом знала только сама. Генерал и сопровождающий его полковник Кобылинский поклонились. Александра Федоровна сама подошла к пришедшим и протянула генералу руку для поцелуя, кивнув головой второму, не знакомому ей офицеру. Приятно удивили предупредительность и уважительность генерала. Но его заявление было ужасно: «Ваше Величество, на меня выпала тяжелая задача объяснить Вам постановление Совета министров Временного правительства, что Вы с этого часа считаетесь арестованной. Если Вам что будет нужно, пожалуйста, заявляйте через нового начальника гарнизона, — и он указал рукой на полковника Е. С. Кобылинского, — которому подчиняется новый комендант дворца штабс-ротмистр Коцебу».

Она теперь арестантка! Но она же царица! Что бы ни сделал Ники, она-то ведь ничего не подписывала, ни от чего не отрекалась! Странно, но эта мысль никому не приходила в голову ни тогда, ни потом. Александра Федоровна формально и фактически и после 2 марта 1917 года оставалась императрицей. Она ведь была венчана на царство по воле Всевышнего, и никто отменить того был не вправе.

Закончив монолог, генерал попросил полковника выйти, и у него состоялся доверительный разговор с Александрой Федоровной. Он сообщил, что это решение вызвано «печальной для правительства необходимостью» удовлетворить требования общественного мнения и крайних элементов, и уверял, что царской семье отныне ничего не угрожает. Аликс молчала. Единственное, что ей удалось выдавить из себя, было: «Благодарю», — и генерал, явно волнуясь, постарался не заметить холодно-пренебрежительной интонации, с которой это было сказано.

Имя Лавра Георгиевича Корнилова позже станет широко известно. Он одним из первых поднимет знамя бескомпромиссной борьбы против большевиков и погибнет в бою. Но что заставило боевого генерала, отличавшегося личным мужеством на полях сражений и в русско-японскую, и в первую мировую войны, взять на себя эту неблагодарную миссию: арестовывать беззащитных людей? Этот сомнительный эпизод не может служить украшением биографии героя белого движения. Ему фактически пришлось выполнять роль первого тюремщика-распорядителя.

Он представил царице нового начальника царскосельского караула полковника Е. С. Кобылинского (в мае 1917 года станет комендантом царскосельского караула, затем возглавит отряд «особого назначения», охранявший семью в Тобольске, и явится первым комендантом Ипатьевского дома в Екатеринбурге), а также коменданта Александровского дворца ротмистра П. П. Коцебу. Корнилов провел беседу со служащими дворца и придворными, которым объявил решение власти: каждый считается полностью свободным от своих обязанностей, а тот, кто решит остаться во дворце, будет находиться на арестантском режиме.

По сути дела, в общем положении мало что изменилось: фактически еще 2 марта царская резиденция была взята под жесткий контроль. Теперь лишь все это приобретало характер целенаправленной государственной акции. Никому не пришло в голову усомниться в необходимости подобной меры, и никто не стал возражать против произвола: правительство постановило арестовать лишь царя и царицу, но не выносило решения заключать под стражу их детей и приближенных. Но кого тогда, в дни «славной и великой революции», интересовали подобные «мелочи»!

Генерал сообщил царице и нечто радостное: по его словам, император должен прибыть на следующий день. Господи, какое счастье! Они будут все вместе, ее не разлучат с Ники! Последние дни она так этого боялась, что ни о чем другом и думать не могла. Теперь мир поселился в душе. Окружающие заметили вдруг улыбку на ее лице, то, чего они уже давно не видели. Аликс смирилась. Примирилась со всем, увидя во всем Промысел Божий, с чем не спорят и чему не перечат. Она теперь только мать и жена и должна достойно выполнять эту свою миссию. Она понимала, что дорогой супруг приедет после страшных испытаний и ей надлежит встретить его лаской, окружить заботой, сделать все, чтобы его исстрадавшаяся душа обрела покой в семье. Но оставалось еще одно очень важное, чего сделать раньше не могла: надлежало все рассказать детям, которые ничего не знали. Она попросила Пьера Жильяра поговорить с Алексеем. Наставник пользовался большим расположением мальчика, и матери казалось, что ему это будет сделать проще. Сама же пошла к дочерям, которые отнеслись к сообщению матери довольно спокойно, хотя Мария и Ольга и прослезились. Мать тоже не сдержалась.

Алексей же не плакал. После того, как Жильяр сказал, что его отец «не хочет больше быть Императором», последовали недоуменные реплики. На вопрос: «Почему», — гувернер ответил: «Потому, что Он очень устал и перенес много-много тяжелого за последнее время». Далее Жильяр рассказал, что произошло отречение в пользу Михаила Александровича, который, в свою очередь, тоже отказался от престола. Прошло несколько минут, и прозвучал последний вопрос последнего цесаревича, ответа на который не знал никто: «Если нет больше царя, кто же будет править Россией?»

9 (22) марта 1917 года, в половине двенадцатого дня, к царскосельской платформе подошел «собственный Его Императорского Величества поезд», в котором приехал царь-арестант. На нем черкеска Кубанского казачьего батальона, черная папаха и пурпурный башлык на плечах. На поясе висел кавказский кинжал, а на груди — орден Святого Георгия. На перроне стояло несколько человек во главе с полковником Кобылинским. Николай Александрович очень быстро прошел, не глядя ни на кого, и вместе с князем Василием Долгоруковым, причислившим себя добровольно к арестованным, сел в поджидавший автомобиль. Во втором автомобиле ехал Кобылинский. Всего несколько минут, и показались закрытые ворота перед Александровским дворцом. Из группы охранявших вышел прапорщик и громким голосом объявил: «Открыть ворота бывшему царю». Ворота отворились и после проезда машин сразу же закрылись вновь.

У подъезда и в вестибюле дворца толпилось немало народа. Были какие-то штатские, но основная масса состояла из военных, некоторые — в лихо заломленных шапках и даже с папиросами во рту. Любопытство владело всеми. Вот он, бывший царь, теперь как простой смертный и можно не гнуть спину перед ним! Дежурный, капитан Ф. А. Аксюта, с которым Николай Александрович поздоровался, ответил: «Здравствуйте, господин полковник». Первый раз к нему так обращались. Но надо ко всему привыкать. Хватило беглого взгляда, чтобы понять, как далеко уже зашло разложение порядка и дисциплины. Но все это лишь мимолетно зацепило внимание. Скорее, скорее к Аликс, к детям.

Как только поднялся на второй этаж, сразу увидел почти бежавшую ему навстречу жену. Она улыбалась, глаза светились радостью. Они обнялись. Замерли в молчании. Затем пошли к детям. Сколько было радости. Впервые за последние недели смех зазвучал в детских комнатах. Потом ушли к себе. Тихо и молча сидели вдвоем и плакали вместе, чего никогда раньше в жизни не случалось. В последующие дни нервное напряжение сказалось: Александра Федоровна опять ощутила страшную физическую слабость, а сердце болело не переставая. Большую часть времени царица теперь проводила или в кресле, или на кушетке.

Александровский дворец превратился в острог, где под арестом находилось несколько десятков человек. Режим содержания был строгий и определялся инструкцией, составленной А. Ф. Керенским. Она включала несколько пунктов: заключенные пользовались правом передвижения только в пределах дворца (скоро и эта территория была ограничена); для прогулок отводились определенные места в парке, специально для того отгороженные, и они осуществлялись непременно под охраной караула; богослужения могли совершаться лишь в дворцовой церкви; всякие свидания с заключенными запрещались, и любое общение допускалось исключительно с личного разрешения Керенского; вся переписка обязательно цензурировалась комендантом дворца. Устанавливалась двойная охрана и дворца и парка, как и двойное наблюдение за арестованными: наружное, подведомственное начальнику караула, и внутреннее, подконтрольное коменданту дворца.