С другой стороны, следует отметить, что рост крестьянской буржуазии был численно незначителен: другими словами, острый земельный голод оставался, равно как осталось и основное ядро крестьян-пауперов. Широко идущий процесс хозяйственного объединения крестьян (сельскохозяйственная кооперация) тоже не смог поднять крестьянского хозяйства на такую высоту, которая сделала бы излишней аграрную революцию.
Значительные перемены произошли и в области промышленности, изменения как количественного, так и качественного характера.
Изменения эти выразились в росте крупных предприятий и в возникновении новых организационных форм, являющихся последним словом капиталистического развития Запада и Америки.
В образовании этих новых форм и в их количественном распространении играл немалую роль иностранный капитал (английский, немецкий, французский и бельгийский), то самое иностранное засилье, которое так горячо приветствовалось за несколько лет до войны и которое подверглось (правда, только по отношению к немецкому капиталу) таким гонениям во время войны[108].
Увеличение числа акционерных компаний, образование синдикатов и трестов, рост крупных банковых объединений и вторжение банкового капитала в промышленность, другими словами — возникновение финансового капитализма, есть продукт последнего времени.
Так, наряду с кустарями и ремесленниками у нас возникли громадные монополистические объединения капитала, захватившие ряд хозяйственно самых важных отраслей производства: металлургическое производство, производство угля, нефти и т. д.
Финансовый капитал есть капитал монополистический и, следовательно, стремящийся к прямому захвату наибольшего количества рынков сбыта, сырья и областей дальнейшего приложения капитала. Даже при слабой насыщенности внутреннего рынка он стремится поработить и включить в границы государственной организации чужие земли, ибо если этого не сделает одна «национальная» группа финансового капитала, то это сделает другая. Принцип монополистического овладевания переносится с внутреннего поля эксплуатации на поле внешнее. Это и есть империализм. Политическим выразителем российского империализма стала «партия народной свободы» во главе с Милюковым[109]; его наиболее последовательным теоретическим выразителем и до известной степени духовным отцом явился ренегат марксизма Петр Струве. Идеология «Великой России», «выявление национального лица», панславизм и обоснование грабительской политики (к каковому делу привлекался даже господь бог) — ясные признаки роста российской финансово-капиталистической буржуазии.
Таким образом, последний период развития «верхов» характеризуется усилением «прогрессивного» крыла помещиков-капиталистов и образованием финансово-капиталистической буржуазии. Не лишне отметить, что обе эти фракции господствующих классов находятся в процессе быстрого экономического сближения, поскольку просвещенные аграрии связаны через посредство банков с промышленностью, и обратно.
Разразившаяся война, которую царское правительство готовило с таким же усердием, с каким готовили ее коронованные мясники других стран, создала теснейший блок между всеми фракциями господствующих классов, объединив помещиков-зубров с их «просвещенными» противниками, причем запевалой в этом хоре выступил Павел Николаевич Милюков (как известно, программа Милюкова сводилась к захвату Галиции и Угорской Руси, Познани, части Восточной Пруссии, Константинополя и Дарданелл, Адрианополя, берегов Мраморного моря, Турецкой Армении и Персии и т. д.). Оппозиция «его величества» стала петь хвалебные гимны грабительскому предприятию этого «величества». Империалистическая буржуазия пошла в ногу с крепостниками-помещиками, и Милюков «на страх врагам» публично целовался с Пуришкевичем[110].
Но скоро этот блок лопнул. Лопнул он не оттого, что империалистическая буржуазия отличалась свободолюбием, а оттого, что царское правительство оказалось совершенно неспособным расхлебать кашу, которую оно заварило. Государственный аппарат крепостников оказался настолько гнилым, внутренне разложившимся, продажным и технически негодным, что военная авантюра привела к разгрому царских войск. Государственная власть Николая обнаружила себя как слишком вороватый и ненадежный приказчик для финансового капитала и прогрессивных помещиков; она не только не смогла осуществить империалистических вожделений Милюкова, но грозила сузить поле отечественной промышленности, предоставив часть его владычеству немецких конкурентов.
Так началась фронда (бессильный протест) против правительства со стороны либерально-империалистических кругов, окопавшихся в «земском» и «городском» союзе и объединившихся в Думе в так называемый прогрессивный блок.
Однако не либеральные империалисты оказались той силой, которая оказалась способной уничтожить препятствия на пути исторического развития. Разрубить узел противоречий российской жизни должны были демократические низы под гегемонией революционного пролетариата.
Уже в революцию 1905 года, когда в России на очереди стоял буржуазный переворот, движущей силой его были рабочий класс и революционное крестьянство. Либеральная буржуазия кинулась в лагерь контрреволюции, лишь только размах революционного движения стал существенным образом угрожать интересам «прогрессивного» капитала и землевладения. Она тотчас стала вести переговоры с царским правительством, и был момент, когда «общественные деятели» вроде Милюкова едва не стали у власти. Разгром революции предупредил это.
Еще более резко выступила руководящая роль пролетариата в революции 1917 года. Среди общепролетарской армии русский пролетариат выступил как передовой отряд. Вобрав в себя революционный опыт «безумного» 1905 года, возмужав в жестокой борьбе контрреволюционной эпохи, увеличившийся численно и окрепший духовно русский рабочий класс всем ходом событий выдвигался на передовые позиции мировой борьбы. Война сковала его железной дисциплиной, война заставила его голодать, война обрушила на него всю тяжесть репрессий царского правительства, война сделала его еще более зависимым от хозяев, отменив даже жалкое фабричное законодательство; наконец, война взвалила на него еще более тяжкое налоговое бремя и заставила его умирать на полях сражений. Тем сильнее было возмущение пролетариата, перешедшее в открытое восстание против государственной власти крепостников.
С другой стороны, и русское крестьянство чрезвычайно сильно страдало от войны: не говоря уже об усилении налогового гнета, реквизиции скота и уход рабочих сил сильно подорвали крестьянское хозяйство. Таким образом ясно выраженная воля к миру и требование хлеба у пролетариата нашли себе опору в требовании мира и земли у крестьянской бедноты.
То же настроение образовалось и в армии. Армия не есть особый класс населения. Армия отражает в себе все классы населения, и большинство армии — это крестьяне и рабочие. Поскольку слабеет казарменная дисциплина и исчезает страх перед «начальством», армия начинает со всей силой отражать свой классовый состав.
Так восстание рабочих Петербурга превратилось в восстание солдат. Участь революции, вернее — ее первого этапа, была решена. Самодержавие Николая было уничтожено.
Однако пролетарские массы оказались не настолько сознательны и организованы, чтобы приступить к немедленному упрочнению государственной власти революционных низов. На поверхность выплыли маклера от империалистской буржуазии, и наряду с органами революционной власти рабочих и крестьян возникло капиталистическое «временное правительство». Так образовалось то знаменитое «двоевластие», которое приводит в трепет жаждущую своего единовластия буржуазию.
При настоящей международной и «национальной» обстановке совершенно невероятно предположение, что русская революция закончилась.
Дальнейшее развитие событий будет приводить к еще большему обострению классовых противоречий и к прямой борьбе за исключительную власть между пролетариатом и революционной демократией, с одной стороны, и буржуазией — с другой.
