За воротами лежал огромный, вымощенный булыжником двор, по которому в прежние времена проезжали роскошные экипажи. С тех пор минули годы и десятилетия, но куда пришел мир? Я как-то не заметил особенного прогресса.

Вместе с высокопоставленными чинами полиции, министрами и главами спецслужб я вошел в великолепный холл, пол которого устилали плиты розового и белого мрамора. У лестницы стояли вооруженные часовые. Все по большей части молчали, а если и переговаривались, то шепотом. Глухие шаги, нервное покашливание… Мы знали, что уже через час Париж, Лондон, Вашингтон и Тель-Авив могут стать объектами ядерного нападения, что тысячи человек погибнут, а число пострадавших, вполне вероятно, превысит сотню тысяч.

Неужели все это дело рук одного русского бандита? Или он действует совместно с «Аль-Каидой»? И мы полностью в его власти? Невероятно.

Нас собрали в зале для торжественных приемов, и я снова, в который уже раз, поймал себя на мысли, что мне здесь нечего делать, что я здесь лишний. Я представлял во Франции Америку, меня послало сюда ФБР в надежде, что человек с моим опытом психолога и детектива сумеет, может быть, узнать, что же случилось здесь с Волком, а узнав, подберет ключ и ко всей загадке.

Но у нас ничего не вышло. У меня ничего не вышло.

В главном зале мы увидели расставленные в форме буквы «U» длинные столы, застеленные белыми скатертями. На подставках стояли карты Европы, Ближнего Востока и Соединенных Штатов Америки с обведенными красными кружками городами-целями. Грубовато, но эффектно.

В зале работало около дюжины мониторов и наисовременнейшая система телеконференцсвязи. Приглядевшись, я узнал нескольких руководителей страны. Серые и синие костюмы — неизменные символы власти и могущества. При этом французы оставались французами, о чем свидетельствовали модные очки без оправы, с титановыми стеклами.

Я смотрел на экраны: непривычно пустынные улицы притихших, замерших в тревожном ожидании городов… полицейские патрули… солдаты… бронетехника…

Рядом со мной опустился на стул Этьен Марто. Мартина Лоджа не было, он уже вернулся в Лондон.

— Как думаешь, Алекс, каковы наши шансы здесь, в Париже?

— Этьен, я не знаю, что происходит. Никто не знает. Может быть, мы уже разгромили главную ячейку террористов. Полагаю, сегодняшний день — кульминация того, что началось несколько лет назад. Волк спланировал все самым тщательным образом, он все предусмотрел, и до сих пор у него все получалось. Что-то произошло с ним здесь, в Париже. Что? Мы не знаем. Что еще я могу сказать? Время вышло. Мы облажались.

Этьен вдруг выпрямился и повернулся к экрану:

— Господи, да это же президент Дюбони.

Президент Франции Арамис Дюбони, мужчина лет пятидесяти с небольшим, даже в столь тяжелый час выглядел подтянутым и элегантным. Коренастый, с гладко зачесанными назад серебристыми волосами и тонкими усиками, он предстал перед нами в безупречно пошитом костюме и очках без оправы. Внешне спокойный, демонстрирующий способность держать в узде несомненно кипящие в нем чувства, Дюбони быстро прошел к установленному на подставке микрофону и заговорил. В зале установилась полная тишина.

— Как вам известно, я сам многие годы отстаивал закон и порядок в нашей стране. Поэтому решил лично довести до вас наши решения. Я также хотел быть с вами в эти последние перед истечением срока ультиматума минуты.

У меня есть новости. Деньги собраны. В Париже. В Лондоне. В Вашингтоне. И в Тель-Авиве — с помощью многочисленных друзей Израиля по всему миру. Вся сумма будет переведена на указанный счет через три с половиной минуты, примерно за пять минут до истечения срока ультиматума.

Я хочу поблагодарить всех находящихся в этом зале, всех, кого вы представляете, за проделанную нелегкую работу, за жертвы, приносить которые никто из вас не был обязан, за героические усилия и невероятное мужество. Мы сделали все, что могли, и, самое главное, мы переживем и этот кризис. Рано или поздно мы возьмем их всех, этих бесчеловечных мерзавцев! Всех до единого! И обязательно схватим Волка — самого отвратительного из них!

На стене за спиной президента висели золотые часы «Эмпайр», и взгляды присутствующих были прикованы к ним.

В 5.55 президент Дюбони сказал:

— Деньги переводятся. Трансферт займет несколько секунд. Вот… Есть. Операция завершена. Все будет в порядке. Примите мои поздравления. Спасибо.

Вздох облегчения пронесся по огромному залу. Люди улыбались, пожимали друг другу руки, некоторые даже обнимались.

Но никто не ушел. Мы ждали.

Ждали сигнала от Волка.

Ждали новостей из других городов: Вашингтона, Лондона и Тель-Авива.

Последние шестьдесят секунд были самыми напряженными, самыми драматическими, хотя деньги уже поступили на счет. Я неотрывно смотрел на стрелки часов и молился. За свою семью, за жителей четырех городов, за мир, в котором мы живем.

И вот… Шесть часов в Париже и Лондоне, двенадцать — в Вашингтоне, семь — в Тель-Авиве.

Время вышло. Мы миновали рубеж. Но купили ли безопасность?

«Картинки» на экранах оставались все теми же: ничего не взрывалось, ничего не происходило.

Волк тоже молчал.

Прошло две минуты.

Десять минут.

И вдруг… Ужасный взрыв встряхнул здание — и весь мир.

Бомба, или бомбы, не атомная, но достаточно мощная, чтобы причинить значительные разрушения, взорвалась в первом округе, возле Лувра. Огромный район из десятков улочек и переулков был полностью уничтожен. Непосредственно от взрыва погибло около тысячи человек. Звук был слышен далеко за пределами Парижа.

Лувр практически не пострадал, однако три прилегающих к нему квартала, улица Маренго, улица Оратори и улица Байо, лежали в руинах. Как и небольшой мост через Сену.

Мост. Еще один мост. На сей раз в Париже.

И ни слова объяснения от Волка. Он не стал брать на себя ответственность за отвратительный и бессмысленный теракт, как и не стал отрицать свою причастность к нему.

Да и с какой стати ему объясняться? Он ведь мнил себя Богом.

В мире немало до крайности самоуверенных персон, работающих и в нашем правительстве в Вашингтоне, и в общенациональных средствах массовой информации, которые полагают, что способны точно предсказать, что случится в ближайшем будущем, потому как они знают — вернее, считают, что знают, — что произошло в прошлом. Подозреваю, что такова же ситуация и в Париже, и в Лондоне, и в Тель-Авиве, и вообще повсюду. Везде находятся вполне разумные и даже благонамеренные граждане, которые заявляют: «Такого быть не может» или «А вот так быть должно». Они делают вид, будто знают все. Но на самом деле не знают ничего. Потому что никто ничего не знает.

В наше время предугадать, что будет дальше, невозможно, ибо произойти может все, что угодно, и рано или поздно произойдет. Мы, люди в целом, человеческий род, не становимся умнее. Мы становимся все более и более безумными. Или по крайней мере все более и более опасными. Настолько опасными, что в это даже верится с трудом.

В таком вот настроении и с такими мыслями улетал я из Парижа. Ужасная трагедия все же произошла. Нам не удалось ни избежать ее, ни предотвратить. Волк победил, если, конечно, это можно назвать победой, а мы даже не смогли к нему подобраться.

Сумасшедший русский, всемогущий бандит, принял на вооружение тактику террористов. Так нам казалось. И он взял верх над нами — за счет лучшей организованности, за счет хитрости, за счет жестокости и пренебрежения всем во имя результата. В борьбе с ним и его силами мы не одержали ни единой победы. Он оказался умнее. Мне ничего не оставалось, как только молиться за то, чтобы все кончилось. Но кончилось ли? Или мы переживали затишье перед очередной бурей?

Я вернулся домой около трех пополудни в четверг. Дети были уже дома, а Нана и не покидала Пятую улицу. Первым делом я объявил, что займусь обедом. Только так. И никаких возражений. Именно в этом я нуждался больше всего: приготовить что-нибудь вкусненькое, поговорить с Наной, поболтать с детьми и пообниматься со всеми. Не думать о том, что случилось в Париже. Не думать о Волке. Не думать о работе.