— Ну ни хрена себе! — сказал Волк. Слова сами сорвались с языка. Обычно он не проявлял таких эмоций. На его глазах — оторваться было просто невозможно — «газонокосилка» уничтожила, сровняла с землей все в радиусе пятисот ярдов от точки сброса. Все живое, что находилось в этих пределах, погибло. Разрушение было полным. В окнах домов, отстоявших от места взрыва на расстоянии десяти миль, вылетели стекла. Содрогнулась земля и покачнулись здания в Элко, примерно в тридцати пяти милях от Санрайз-Вэлли. Взрыв услышали в соседнем штате.

И не только. Его услышали, например, в Лос-Анджелесе. Потому что крохотный городок Санрайз-Вэлли был всего лишь испытательным полигоном.

— Это разминка, — сказал Волк. — Начало кое-чего куда более грандиозного и великого. Мой шедевр. Моя расплата.

Когда все началось, я находился на Западном побережье, пребывая в блаженном неведении и вовсю наслаждаясь четырехдневным отпуском, первым за последние почти полтора года.

Первая остановка — Сиэтл, штат Вашингтон.

Сиэтл — красивый, жизнерадостный город, в котором, по крайней мере на мой взгляд, нарочитая грубоватость и простота старины естественно и приятно сочетаются с блеском и напором новых технологий. При других, обычных, обстоятельствах посещение этого города, наверно, доставило бы немалое удовольствие.

Обстоятельства, однако, были не совсем обычные, времена неопределенные, а чтобы вспомнить почему, достаточно только посмотреть на маленького мальчика, крепко ухватившегося за мою руку, когда мы переходили Уоллингфорд-авеню.

Взглянуть на него или прислушаться к тому, что говорит сердце.

Мальчика зовут Алекс, он мой сын, и видел я его впервые за последние четыре месяца. Они с мамой живут в Сиэтле, а я в Вашингтоне, в округе Колумбия, где работаю в Федеральном бюро расследований. Вопрос о том, с кем жить мальчику, в данный момент, после парочки весьма бурных стычек, рассматривается органами опеки, хотя у нас с его матерью и сохранились вполне дружеские отношения.

— Ну как, весело? — спросил я маленького Алекса, не расстававшегося с Му, пятнистой коровой, его любимой игрушкой той поры, когда он жил со мной в Вашингтоне.

Малышу лишь недавно исполнилось три года, а он уже болтает без умолку и вообще радует меня во всех отношениях. Боже, как я его люблю! Его мать, Кристин, говорит, что у нас одаренный ребенок, очень умный, с творческими способностями, а так как она преподает в начальной школе и считается замечательной учительницей, то сомневаться в ее оценке не приходится.

Кристин жила в районе Уоллингфорд, отличном месте для прогулок, поэтому мы с Алексом решили далеко не ходить. Сначала поиграли на заднем дворе, просторном, обсаженном елочками, с прекрасным видом на Каскадные горы. Потом, во исполнение инструкций, полученных от Мамы Наны, я сделал несколько снимков, и Алекс потащил меня в огород, где росли помидоры, салат и кабачки. Все выглядело ухоженным, трава аккуратно подстрижена, а на подоконниках в кухне стояли горшочки с розмарином и мятой. Я сфотографировал Алекса и на их фоне.

Обойдя двор, мы отправились на игровую площадку, где немного поиграли в бейсбол. Следующим на очереди был зоопарк, потом еще одна прогулка, теперь уже вокруг Зеленого озера. Алекс с восторгом рассказывал о приближающемся детском Празднике моря и никак не мог понять, почему я не останусь. Зная, что будет дальше, я приготовился к нелегкому объяснению.

— Почему ты всегда должен куда-то уезжать? — спросил он, и у меня не нашлось подходящего ответа.

Острая, такая знакомая боль сковала грудь. Я хотел бы быть с тобой всегда и везде, малыш.

— Потому что должен. Но я скоро вернусь. Обещаю. Ты же знаешь, я всегда держу слово.

— Это потому, что ты полицейский? Поэтому ты должен уехать?

— Да. Отчасти поэтому. Такая у меня работа. Надо зарабатывать деньги на кассеты с мультиками и поп-тарт.[1]

— А почему ты не найдешь другую работу? — не отставал Алекс.

— Я об этом подумаю, — сказал я и не солгал.

В последнее время мысль о том, чтобы покончить с карьерой полицейского, посещала меня все чаще. Я даже поговорил об этом со своим психиатром.

В половине третьего мы наконец вернулись домой. Здание было старое, в викторианском стиле, но недавно отреставрированное, выкрашенное в синий цвет с белой окантовкой и находящееся в отличном состоянии. Уютное, светлое, прекрасное место для подрастающего ребенка. Как, надо признать, и сам Сиэтл. Из окна комнаты малыша Алекса даже открывался вид на Каскадные горы. Чего еще желать ребенку?

Может быть, ему не хватает только отца, который появлялся бы чаще, чем раз в несколько месяцев? Как насчет этого?

Кристин ждала на крыльце и встретила нас очень тепло. Совсем не как в нашу последнюю встречу в Вашингтоне. Мог ли я доверять ей? А был ли у меня выбор?

Мы с Алексом обнялись на прощание, и я сделал еще пару снимков для Наны и детишек.

А потом они, Кристин и Алекс, вошли в дом, а я остался на улице, один. Сунул руки в карманы и зашагал к взятой напрокат машине, думая о сыне, скучая по нему, спрашивая себя, всегда ли расставание будет таким тяжелым, и зная: да, так будет всегда.

Повидавшись в Сиэтле с сыном, я вылетел в Сан-Франциско, чтобы провести немного времени с инспектором криминальной полиции Джамиллой Хьюз. Мы знакомы около года. Я скучал по ней и с нетерпением ждал встречи. Джэм обладает особым талантом делать мир лучше.

Большую часть пути я слушал восхитительные песни Эрики Баду и Келвина Ричардсона. Они тоже умели делать жизнь лучше.

На подлете к Сан-Франциско нам выпало редкое удовольствие полюбоваться удивительно ясным видом на мост Золотые Ворота и раскинувшийся за ним город. Я даже рассмотрел Эмбаркадеро и Трансамерика-биддинг. Нахлынули воспоминания. Не терпелось поскорее увидеть Джэм. Мы сблизились, когда вместе расследовали одно убийство. Единственная проблема заключалась в том, что она живет на Западном побережье, а я — на Восточном. Ей нравится Сан-Франциско, мне — Вашингтон, и каждому — своя работа. Как с этим быть, мы пока еще не решили.

С другой стороны, даже редкие встречи доставляли нам огромную радость, и я сразу заметил, как расцвело от счастья лицо Джамиллы, ожидавшей меня у выхода из неизменно шумного международного аэропорта Сан-Франциско. Она стояла перед Норт-Бич-Дели, улыбаясь, размахивая руками над головой и подпрыгивая.

Я невольно улыбнулся и сразу почувствовал себя намного лучше. Джамилла всегда поднимала мне настроение. На ней были замасленная кожаная курточка, голубая футболка и черные джинсы. Похоже, в аэропорт она приехала прямо с работы, но все равно выглядела очень и очень хорошо.

Мы обнялись, и я вдохнул аромат ее духов.

— О, да, да. Мне так тебя не хватало.

— Ну так обними меня крепче, сожми в объятиях и поцелуй. Как твой мальчик? Как Алекс?

— Большой, смышленый и забавный. У него все отлично. Я уже скучаю по нему.

— Знаю. Знаю, что скучаешь. А ну-ка, покажи, как ты скучал по мне.

Я приподнял ее и закружил. Она высокая и не худышка, и мне нравится держать ее на руках. Люди смотрели на нас и улыбались. Да и как тут не улыбаться?

Потом двое из смотревших, мужчина и женщина в темных костюмах, подошли ближе. Это еще что такое?

Женщина показала мне значок. ФБР.

«О нет. Нет. Только не это».

Я застонал и бережно опустил Джамиллу на землю, как будто мы занимались чем-то неуместным, нехорошим. Прекрасное настроение испарилось мгновенно. Вот так, раз — и нету. Хотел отдохнуть… куда там.

— Я агент Джина Мэтьюз, а это агент Джон Томпсон, — проговорила женщина, кивая в сторону своего спутника, светловолосого парня лет тридцати, грызущего шоколадный батончик «Жирарделли». — Не хотелось бы мешать, но нас направили встретить ваш самолет. Вы ведь Алекс Кросс, сэр? — с некоторым опозданием уточнила она.