Я любила дядю Васю. Он еще подростком возился со мной, маленькой, когда я жила на Покровке, позднее я смогла оценить его добродушный характер, чувство юмора, поэтичность его натуры: он увлекался Есениным, хорошо читал его наизусть, любил петь народные песни. У него был красивый баритон, в юности он даже занимался в вокальной и театральной студиях Пролеткульта. Но, пережив в детстве страшный голод 1921 года в Поволжье, потерял здоровье — страдал головными болями, поэтому не смог получить образования, пришлось работать грузчиком.

Услышав о реабилитации Артема, дядя Вася долго молчал, потом позвал нас в другую комнату, выдвинул из-под кровати большую плетеную бельевую корзину, откинул крышку:

— Вот, мы с Клавдией девятнадцать лет хранили.

Сверху — пожелтевшие кипы бумаг и книги, в которых с первого взгляда мы узнали отцовские: «Россия, кровью умытая», «Гуляй Волга», «Пирующая весна», «Страна родная»…

Мы было кинулись рассматривать лежавшие сверху листы, но дядя Вася нас остановил, сказав, чтоб не спешили: он отдает нам архив отца.

В корзине обнаружились рукописи изданных и неизданных произведений, черновые наброски, подготовительные материалы, документы, вырезки из журналов и газет, письма друзей и знакомых Артему, копии его писем в редакции, фотографии.

Все это в полном беспорядке: видимо, отец, предвидя скорый арест, в спешке собрал, что под руку попалось, и отвез на Покровку, в надежде, что до неграмотного отца и брата-грузчика у НКВД не дойдут руки…

Муж Заяры — писатель и литературовед Владимир Брониславович Муравьев разобрал и систематизировал материалы архива.

В последующие годы архив пополнялся за счет наших поисков в государственных архивах, частных коллекций (например, из собрания Алексея Крученыха), писем Артема Веселого, которые вместе со своими воспоминаниями великодушно передавали нам друзья отца. И все же основой архива, безусловно, стала корзина с Покровки, за что наша сердечная благодарность Василию Ивановичу и Клавдии Алексеевне Кочкуровым.

Публикуется впервые

В протоколе обыска при аресте Артема Веселого поминается «Печаль земли». Таков один из нескольких предполагаемых вариантов названия его романа «Запорожцы».

В корзине на Покровке хранились подготовительные материалы к роману: отдельные фразы, небольшие эпизоды, иной раз несколько страниц связного текста.

Был замысел большого исторического повествования (общий план книги состоит из ста глав), действие которого происходит в XVII веке. Если в «России, кровью умытой» Артем Веселый — суровый, подчас жесткий реалист, то обращаясь к временам отдаленным, он, как и при создании «Гуляй Волги», решает тему в лирическом плане, определяя жанр «Запорожцев» то как роман, то как поэму. Тем ярче на этом романтическом фоне выступают реалистические описания кровавых исторических событий, которыми изобиловал XVII век, как в Русском государстве, так на Украине и в Польше — местах, где действуют герои «Запорожцев».

Артем Веселый тщательно подбирал эпиграф к роману. Среди вариантов:

Тысяча лет перед лицом Господа, как один миг.

Псалом.

Только рабы не помнят своей истории. А. Франс.

Отселе я вижу потоков рожденье и первое грозных обвалов движенье. Л. С. Пушкин.

Не море топит корабли, а ветры. Пословица.

Не тот силен, кто по железу ходит, а тот силен, кто железо носит. Пословица.

И, очевидно, окончательный вариант эпиграфа, соответствующий характерной для этой книги эпически-приподнятой манере повествования:

Вострубим в серебряные трубы разума своего и ударим в златые литавры сердец.

Слово Даниила Заточника.

Сюжет «Запорожцев» можно назвать авантюрным. В один клубок завязаны в нем судьбы многих людей. Через все повествование проходят две основные сюжетные линии.

Первая — история Катерины. Сирота, она, на свою беду, полюбила польского паныча; родившую от него ребенка, ее с позором выгоняют из панского дома, где она была в услужении, разлучают с новорожденным сыном; после многих тяжких испытаний она становится маркитанкой и погибает во время боя.

Другая сюжетная линия — судьба побратимов Данилы и Михайлы. Оба при татарском набеге на Хмелевку попадают в полон. Михайло становится предателем, а потом, осыпанный милостями хана, его сатрапом. Данило, истинный казак, верный и надежный товарищ, подвергается нечеловеческим мучениям, но стойко хранит долг чести и братства.

Эти частные истории разворачиваются на фоне эпохальных событий, о чем можно судить по заметкам, в которых обозначено содержание каждой из ста глав романа: «Польша воюет: шведы, немцы, прибалтийские бароны»; «Москва: Годунов, голод, борьба за выходы к морю»; «Осада Троице-Сергиевой лавры»; «Москва защищается»; «Минин и Пожарский»; «Степь меж трех огней: Польша, Москва, Стамбул» и т. д.

Завершены только две главы — первая и вторая.

Степь, степь…

Я стою над твоими могилами с обнаженной головой и с сердцем гулким, как походный бубен.

Поведай мне, степь, тайны свои.

О чем шумят ветры твои?

О чем ведут немолчные речи реки твои?

О чем в твоих дебрях зверь ревет и птица поет?

Столетья пролетели над тобою, подобны тучам, пролившим кровавый дождь и смертный град.

Ты слышала ржанье скифских коней и светлую песнь половчанок, пленявших своими голосами киевлян.

Ты помнишь насупленную бровь Святослава и соколиную повадку запорожца, что стоял на сторожевом кургане, опираясь на копье и сонно озирая заднепровские дали.

Ты стонала и содрогалась, терзаемая хохочущим монголом.

Закованные в железо пришельцы с запада разоряли твои шумные села и многолюдные города.

Дружины бородатых москалей вытаптывали цветущие нивы твои, лаптем попирали твою волю.

Поведай мне, степь…

О чем шумят травы твои?

О чем в лесу ворчит ручей?

И о чем напевает мать, склонившись над колыбелью дитяти?

Не раз среди плача и стонов недруг пировал на могилах твоих верных сынов.

Не раз, чая твоей конечной гибели, полчища врагов смыкались над тобою, точно волны шумящего моря.

Заваленная бревнами войн, голода и моровых поветрий, ты не раз, казалось, готова была испустить свое последнее дыхание.

Своими стонами и слезами досыта поила землю.

Долгие годы, точно в смоле, кипя в своей крови, покорно влачила ярмо неволи.

Знавала и дни народного гнева, когда во все небо пластались багровые знамена твоей страшной мести.

Тяжкой поступью, не спеша и не медля, будто круторогие волы, шли годы за годами.

Под копьями исторических судеб гибли твои враги, а ты снова и снова подымалась из пепла и праха и являла миру лицо свое, овеянное порохом, страданием, огненной славой…

О, степь…

Я стою над твоими древними шляхами, над глухими яругами, над светлыми реками, стою подобен дубу и ветви свои несу до облак, а корни мои глубоко уходят в твою почву.

Дай мне, степь, приют живому.

Придет пора, крылом своим укрой меня мертвого.

Оплети кости мои полынью, прорасти сквозь ребер моих ковылем седым.

Закоченела во мне душа.

Черной кровью запеклось во мне сердце.

Грозою невыплаканных слез полна душа моя.

Размычь, степь, печаль мою.

Согрей меня дыханьем своим.

Умой меня студеною днепровскою волною.

Напои меня, степь, живой водою песен твоих.

Взвесели меня кипением неистощимых сил твоих.