Летит Волга, раскинув пенистые крылья… Волна громит-качает берега, волнуются-кипят кусты, да э-эх да! стонут синие леса.

Катилась Волга — торговая дорога стародавняя, голодной отваги приман да дикой песни разлив.

Нагие, подмытые скалы нависали над быстриною, как недодуманные думы.

Артем Веселый, — мастер развернутых описаний, — бывает и предельно кратким. Создавая особый «музыкальный лад романа», он среди многостраничных глав располагает отдельные фразы и даже слова, делая их самостоятельными главками, они задают ритм повествованию, а их лаконизмом будит воображение читателя.

Плыли (Глава 4)

Плыли, кормясь рыбной ловитвою и отвагою (Глава 8)

Плыли (Глава 12)

Плыли, отдыхая на радостных местах (Глава 16)

Жили казаки, крепи держали (Глава 20)

Плыли (Глава 24)

Плыли, воюя и разбивая сибирцев (Глава 28)

Плыли (Глава 32).

Жили-были (Глава 36)

Всего на трех страницах, уместилось описание исторической обстановки в стране, когда «в Москве на корню сидел царь Иван». Самому царю отведено не много строк, но в них много сказано.

Печалился царь Иван о неустроении царства своего и все придумывал, как бы сотворить земле русской приращение, прибыточную торговлю со всякими странами завести и веру православную распространить, дабы возвеличилась Русь над всеми народами и языками […]

Облачившись в смирные одежды, в слезах молился царь. Деньги и дарующие грамоты по городам рассылал; сам ездил по монастырям, богадельням и тюрьмам, кормя из рук убогих, прокаженных и злодеев; да по цареву ж указу царевы холуи развозили на телегах по улицам московским милостыню.

Но скоро, по слову летописца, возненавидя грады земли своея, скакал царь с опричниками по дорогам русским и в исступлении ума крушил города, жег деревни, побивал и топил множество народа и неугодных вельмож. Так в лето 1570 года были подняты на меч Клин, Тверь, Псков и Новгород.

В страхе и трепете, подплыв кровью, лежала земля русская.

В кремлевских же палатах жарко горели свечи, гремели песни подблюдные, плясали девы наги. Веселился царь, веселились и его согласники, а на помостах стучали топоры, рубя — и черным людишкам, и попам, и боярам — головы.

Из Москвы на всю страну шла гроза и милость царская…

Войны, то затихая, то разгораясь, велись беспрерывно из года в год. […]

Шумели над Русью беды.

Набеги кочевых орд и пожары опустошали страну. Моровые поветрия, голод и жесточь правителей истребляли народ, но народ был молод и неистребим, как трава.

Большего давил на́больший, бо́льшие ехали на середних, середине обдирали меньших. Меньшие же, черные людишки, жили по пословице: «Не страшно нищему, что деревня горит — взял суму да пошел». И когда становилось невмоготу, сбивались лапотные людишки в шайки и брели, куда глаза глядят, кормясь бурлачеством, разбоем и войнами.

Царь за всех думал, князья и люди ратные воевали, а мужики пашню пахали, траву косили и всякие дела делали — исстари крепка стоит Русь горбами мужичьими.

Мастерское владение словом, поистине любовное к нему отношение не раз подвигало Артема Веселого на словотворчество. Возможно, тут сказалось его многолетнее увлечение Хлебниковым и тесная дружба с Крученыхом. Придуманные им слова встречаются и в «Гуляй Волге».

Окруженные стражей стрелецкой, брели колодники — выпрашивали подаянье […] Кто бросит тюрьмарям пирог обкусанный, кто яблок-заедок, кто — чего.

Чай, блистая серебристым крылом, с суматошным криком гонялся за чайкой.

Скуластый сохарь трудился на поле, вспарывая чрево земли еловым суком.

Скорец (гонец); тамцы (там живущие); размир (раздор); храбрачи; смелачи.

При жизни автора «Гуляй Волга» вышла шестью изданиями.

И все же работу над книгой он считал незаконченной, намереваясь вернуться к ней, чтобы положить «последние краски и жары» («жар» в терминологии древнерусских живописцев — блик).

За пределами опубликованного текста осталось много собранного фактического материала, обдуманные и отраженные в различных набросках и художественно завершенные фрагменты.

Поэтическая угадка, фантазия, дерзость и беззаветная любовь к своему труду в соединении с глубоким знанием и глубоким мастерством — вот, думается мне, вернейший путь к созданию большого полноценного образа.

Эти слова принадлежат Артему Веселому и в полной мере относятся к образам, созданным им в романе «Гуляй Волга».

По отношению к персонажам «Гуляй Волги» слово «образ» не только литературоведческий термин. В самом деле, всякий человек, появляющийся на страницах романа, написан так образно, что запоминается надолго. Это относится и к эпизодическим действующим лицам, таким, как приказчик Строгановых Петрой Петрович — беглый монах, «грамотей и пройдоха» или охотник Ях, который хитрее и сильнее всего, что вокруг «бегало, ползало, плавало и летало», или Алга — одна из немногих женщин в книге — жена охотника Яха. Своеобразно протестует она против освященного веками обычая ее племени, разрешающего многоженство. Чтобы оборвать песню мужа, в которой он поет о том, как приведет в свой чум новую жену, Алга «выхватила из кипящего котла кусок мяса и сунула ему в раскрытую пасть».

Даже те, кто не наделен автором именем, щедро наделен индивидуальностью; например, «мученый мужичонка с козлиной мордой и глазами, полными печали», который от лютого голода подался «бурлаковать», но и не впрягшись еще в бурлацкую лямку «разбился ногами» и, горько вздыхая, присыпает пылью сопревшие язвы. Он больше не появится на страницах книги, но нетрудно представить, что ожидает этого бедолагу.

Ватага Ермака («товариство», «дружина») — казацко-бурлацкая вольница — это не фон, на котором развертывается действие, она сама активно действует. Масса не безлика, для ее изображения Артем Веселый с большим мастерством пользуется художественным приемом речевой характеристики. Реплики персонажей романа так выразительны, что автору нет нужды расписывать их по ролям.

Казаки, понуждаемые Ермаком, решают важный вопрос: поскольку они потеряли многих товарищей убитыми и погибшими от болезней и всяческих лишений и остались «в малой силе», то не лучше ли завоеванную ими Сибирь отдать под руку московскому царю.

— Не миновать нам, светы атаманы, идти к царю с покором — корму просить, зелейного припасу просить, людей в Сибирь просить…

— Удумал, голова трухлявая! Придут воеводы на наших костях пировать, будут тут сидеть да бороды отращивать. Не горько ли? […]

— Отойдем в отход на Волгу, да там как-нибудь свой век изживем.

— А Сибирь бросать?

— Провались она!

— Э-э, нет братку! Такими кусками прошвыряешься.

— Не нам, так нашим потомцам пригодится, что добыто саблей, то наше.

— Наше!

— Сибирь бросать жалко. Сколько мы тут своей крови уронили!

— Было б нам, Микитка, загодя на Волгу сбежать…

Не день и не два судили-рядили гулебщики, да, сложившись разумом, и не без стона порешили — слать в Москву поклонных соболей.

Центральная фигура «Гуляй Волги» — Ермак.

Артем Веселый, в полном соответствии с присущим фольклору вниманием к внешнему облику героя, несколько раз возвращается к портрету Ермака. На протяжении повествования добавляются новые и новые штрихи: «чернобородый казак, похожий обликом на турка»; «не молод и не стар — самый в соку — мастью черен, будто в смоле вываренный, и здоров, здоров, как жеребец»; «сила распирала его, тугие кудри на голове вились из кольца в кольцо». На атамане «остроконечная с заломом шапка, малиновый верх; длиннополый, сшитый из черных жеребячьих шкур яргак с двойными рукавами, — одни надеты, другие болтались для красы»; «панцирь Ярмака — царя подарок — бит в пять колец мудростно, длиною в два аршина, в плечах с четвертью аршин, на груди и меж крылец печати царские — златые орлы, по подолу и рукавам опушка медная на три вершка».