Когда Парнов проснулся, Мари еще спала, отвернувшись лицом к стене. Ее густые черные волосы змеями разметались по подушке, а простыня сбилась комком, не прикрывая, а оголяя стройное тело.

— Мари! — прошептал Парнов, пытаясь привлечь к себе свою страстную любовницу для новых ласк.

Но Мари была холодна. Причем как в прямом, так и в переносном смысле. Черная подсыхающая струйка сбегала из-под подбородка на подушку, остановившиеся глаза были серьезны, тело безвольно-податливо раскинулось на постели. Мари усмехалась ему в лицо вечной язвительной ухмылкой, как бы говоря: ну что, не ожидал? На выгнутой лебединой белизны шее алела багровая полоса, из нее сочилась алая жидкость. Темная лужа на полу нарушала строгую симметрию узорного ковра.

Она была мертва! Она была невероятно и бесповоротно мертва!

— Мари! — вскочил Парнов и попятился от кровати. Он не понимал, что происходит.

Мари со страшной, нестираемой улыбкой пристально наблюдала, как бледный, трясущийся любовник начал испуганно одеваться.

Что делать? Звонить в полицию? Бежать? Спрятать тело? Сбросить его в пропасть? Вызвать «скорую помощь» или службу спасения и сказать, что дама почувствовала себя нехорошо?

Парнов оглянулся: Мари усмехалась ему вдогонку, в глубине души презирая его страх. Ее глаза были ехидно полуоткрыты.

Раздался деликатный стук в дверь. Парнов притаился. Может быть, это местные крестьяне забрели в дом? Или туристы? Может быть, они уйдут?

Стук больше не повторился, но незапертая створка противно заскрипела, и в щель просунулось мужское лицо с печально отвисшими усами.

— Бонжур, мсье, — приветствовало его печальное лицо, и после этого в дверном проеме появилась фигура в форменной одежде полицейского. На указательном пальце болтались наручники.

— Это не я! — побелел Парнов. — Это не я! Она сама! Поверьте мне, я уважаемый человек, председатель комиссии… Это не я!

— Я нашел один такой остров. — Вешнев раскладывал огромную географическую карту на столе в кабинете. — Кажется, то, что нам нужно…

Указательный палец ткнул куда-то в дальний угол карты, туда, где наплывы вечных льдов плавно переходили в голубой цвет моря.

— Два часа на вертолете. Длина острова — километров пятнадцать, ширина — пять. Старый причал, сожженная охотничья избушка, до ближайшего жилья — тридцать километров по нехоженому лесу. Дикий, девственный край.

— Слишком близко от берега, — задумчиво произнес хрипловатый голос. — И потом вертолет… Слишком опасно.

— Можно вертолет заменить катером.

— Да, но там так холодно… Нет ли острова где-нибудь южнее?

— Южнее все острова густо населены… А наша фирма пока не может позволить себе арендовать атолл в Тихом океане, чтобы выселить оттуда аборигенов… Ничего, оденем их в полярные костюмы, палатка с подогревом, керосиновая печка — за три дня не развалятся. Еще и вспоминать будут, как все было замечательно.

— А он?

— А что он? — переспросил Вешнев и пожал плечами. — А что он-то?..

Всю дорогу до Женевы в полицейской машине Парнов объяснял ни слова не понимающим жандармам, что это ужасная, чудовищная, кошмарная ошибка, которая должна непременно разъясниться. Жандармы вежливо молчали.

Комиссар полиции был вежлив и предупредителен. Его лысая голова сияла в свете электрической лампочки как полированная. Он с нескрываемым отвращением посматривал на своего подопечного.

О, эти невыносимые новые русские! Они наводнили прекрасную его Швейцарию своими аляповато обставленными домами, своими неприлично длинными машинами, оглушили ее своим неприятно громким смехом. Они заполонили дорогие пансионы своими невоспитанными и амбициозными детьми. Они вздернули цены в хороших ресторанах и развратили официантов непомерно высокими чаевыми. Они увеличили статистику преступности в два раза и научили местную полицию без ошибки произносить словосочетание «русская мафия».

И вот в конце концов они начали резать в постели родовых аристократок! А ведь он, комиссар полиции, давно предсказывал, что этим кончится! Если так дальше пойдет, то в Швейцарию скоро перестанут ездить приличные люди, опасаясь новых русских. Что тогда станется с экономикой страны? Что тогда станется с ним, комиссаром полиции? Вместо того чтобы расследовать драку между местными бюргерами, перепившими пива, он будет вынужден копаться в чьих-то грязных вещах, заляпанных кровью! Прощай, тихая, спокойная работа…

— Это не я! — первым делом выпалил Парнов, увидев комиссара. Вторым делом он заявил: — Я требую консула России…

Седоволосый судья с рыбьими глазами, по-отечески доброжелательно глядя на нового клиента швейцарского правосудия, зачитал, шамкая вставной челюстью, только что составленный приговор и весело стукнул деревянным молотком по столу.

— Это не я, — заверил, глядя на него с надеждой, Парнов.

Старичок-судья удалился, так же по-доброму глядя прямо перед собой.

Явившийся через несколько часов ожидания вожделенный консул, которого оторвали от любимой возни с рыболовными снастями в личном бассейне, сухо зачитал соотечественнику обвинение и приговор по-русски и, пожелав ему удачи, спешно удалился. Какой срок отмерили за преступление по швейцарским законам, заключенный не понял, потому что, не веря в реальность происходящего, все ждал, что его вот-вот выпустят.

На шею Парнову нацепили табличку, повернули в профиль и анфас, и жующий жвачку флегматичный фотограф запечатлел облик русского для анналов местной полиции. О, это было ужасно! Еще недавно Парнов, сверкая холеной, гладко выбритой физиономией, сиял на разворотах газет и журналов в компании самых известных людей планеты, а теперь его снимают в тюрьме!

— Это не я! — заверил фотографа Парнов.

Тот не ответил, собрал свои причиндалы и исчез.

После фотографа появилась гладкая белобрысая дамочка с обтянутыми форменной одеждой выпуклыми контурами тела и, напевая что-то грустное, принялась деловито снимать отпечатки пальцев. От нее пахло церковью (дамочка в свободное время пела в церковном хоре).

— Понимаете, это не я! — начал было Парнов.

Дамочка весело подмигнула ему, словно говоря: будешь на свободе, встретимся в баре, — собрала свои манатки и исчезла.

После нее появился здоровенный громила из тех, что играют эсэсовцев в военных фильмах. Одна его нижняя челюсть была больше, чем вся голова комиссара полиции.

— Это не я! — теряя надежду на взаимопонимание, пробормотал Парнов. Глупо было ожидать сочувствия от этой машины с нашивками на рукаве.

Осужденного раздели и провели в белую кабинку, отделенную от внешнего мира хлипкой полиэтиленовой занавеской. Стоя босыми ногами на каменном полу, он мелко дрожал. Он думал, что ему предложат переодеться в более соответствующую ситуации одежду, и волновался, куда денут его дорогой костюм, купленный давеча на улице Де-ла-Пе в бутике Пако Рабанна.

Однако полицейский не предложил своему клиенту одеться. Он натянул на правую руку резиновую перчатку, приблизился к заключенному и умелым движением надавил ему на шею так, что тот согнулся пополам. С ужасом Парнов ощутил, как скользкие резиновые пальцы проникают в его тело… Он дернулся было, но полицейский надавил на горло так, что в зобу дыханье сперло. Такого унижения Парнову еще не приходилось выносить!

После всех манипуляций его сунули в камеру, где на относительно комфортабельной кровати нежился угрюмый мордоворот, сизый от обилия наколок.

— Привет, миляга, — дружески поприветствовал он вновь прибывшего. — Косячок принес?

Парнову показалось, что он теряет сознание.

Уголовник, который предложил называть себя Витьком, оказался внимательным слушателем и добрым сокамерником. Он ввел своего нового приятеля в курс дел его новой обители, ознакомил с распорядком дня и даже доверительно сообщил, что хавка ничего себе и даже курить здесь разрешают, а вот спиртное — ни-ни.