«А что, если…» — задумалась госпожа Марушкина.

И согласилась.

Фотограф оказался потрепанным типом с длинными волосами, перетянутыми на затылке черной резинкой, и с начинающейся лысиной. Он жевал жвачку. Наглый взгляд его, казалось, обшарил всю посетительницу с ног до головы и добрался до самых потаенных закоулков ее тела.

— Не уверен, что ты мне подходишь, — небрежно бросил он, продолжая ощупывать посетительницу глазами, и тут же добавил: — Раздевайся за ширмой, а там посмотрим…

— Как раздеваться? — растерялась Лидия. Ее уверенность в себе слетела как подсолнечная шелуха от порыва ветра. — Догола?

Фотограф почти презрительно хмыкнул.

— Милая моя, — весь его вид выражал крайнюю степень сарказма, — ты же не на прием к гинекологу пришла! Там за ширмой все лежит.

За ширмой на кушетке лежали какие-то непонятные куски ткани, в которых Лидия окончательно запуталась. Но пока она не возвестила о своей растерянности слабым стоном, фотограф и не подумал прийти ей на помощь. Развалившись, широко расставив обтянутые джинсами ноги, он возлежал в кресле и смолил вонючую сигаретку. Под его пристальным взглядом начинающая модель вся покрылась противными пупырышками от страха.

«Вдруг он начнет приставать, — робко подумала она и тут же одернула себя: — Размечталась, дурочка…» За последний год ее жизни ни одна двуногая тварь не изъявила такого желания, хотя еще до лечения в клинике Лидия своим вольным поведением не раз давала повод к тому.

Когда куски ткани в умелых руках фотографа преобразились в ниспадающие полупрозрачные одежды, открывающие плечи, грудь и всю спину, включая интимную ложбинку между ягодицами, Лидия почувствовала себя еще неувереннее — на кого она сейчас похожа… О Господи, и зачем она согласилась на эту авантюру!

Фотограф включил софиты, зарядил аппаратуру и застыл в нерешительности, буравя взглядом модель. Лидия стояла опустив вдоль тела руки и понурив голову. Ее плечи конвульсивно вздрагивали от страха. Неожиданно фотограф вплотную приблизился, ткнув ее своим объемистым животом, и поднял указательным пальцем ее подбородок. Почти нежно он произнес, дыша прямо в лицо противным запахом табака:

— Да ты, оказывается, красавица, милая моя… Начинаем работать!.. — и громко крикнул куда-то в сторону: — Маня!..

Все необходимые движения начинающей фотомодели показала та самая Маня, появившаяся откуда-то из задней комнаты. Это была дебелая девица с меланхоличным взглядом сытой коровы и большой отвисшей грудью. Она выполняла функции гримера, костюмера, прислуги и была, кажется, близкой подругой фотографа.

Маня пару раз покружилась перед ширмой, изображавшей голубое небо и далекие контуры сизых гор, нелепо взмахнула руками, повернулась спиной, интригующе кося в угол сонными глазами. Затем она помахала ногой, наклонилась, открывая любопытному взору нижнее белье, не отличавшееся никакой эстетической ценностью. Наконец девица неожиданно повалилась на пол и принялась кататься по давно немытым доскам и принимать соблазнительные позы, которые не смогли бы возбудить даже зека, только что освободившегося после десятилетнего заключения. После этого Маня спокойно поднялась с пола и молча ушла в кулуары.

— Ясно? — спросил Лидию фотограф.

Та молча кивнула, и работа закипела.

Но что это была за работа! Фотограф орал, топал ногами, матерился, толкал, заставлял модель гнуться как резиновую игрушку во все стороны, то и дело щелкал затвором, поправлял софиты, вновь орал, заставлял делать неприличные жесты, раздвигать ноги, лежа на полу, и сверх меры задирать платье. Один раз он даже сгоряча ударил ее по лицу, отчего на глазах у Лидии выступили слезы. И тогда ее мучитель радостно завопил:

— Отлично, отлично! Наконец-то я вижу блеск в глазах! То, что нужно! Продолжаем работать!

Флегматично выползшая в студию Маня пару раз провела пуховкой по раскрасневшимся щекам затравленной модели и неторопливо удалилась. И опять началось все снова — вспышки света, щелканье, крики, ругань.

— Дура! — то и дело громоподобно разносилось по студии. — Шевелись! Шевели задницей, я сказал!

Наконец фотограф потребовал, чтобы Лидия застыла на одной ноге с поднятыми кверху руками — так в ее позе появится элегическая томность и грациозная усталость. Сам он удалился якобы в туалет.

Его не было два часа. Через два часа фотограф вернулся и застал Марушкину на полу в глубоком обмороке. Ее руки все еще были воздеты кверху, а нога откинута — запуганная до смерти своим мучителем, она не решилась сменить позу.

Владыка и повелитель равнодушно потрепал свою рабыню по бледным щекам, прыснул на нее водой из лейки для цветов и, хлопнув в ладоши, резко завопил, выводя этим модель из глубокого забытья:

— Работаем! Работаем!..

Они отсняли, кажется, десять пленок… Лидия шаталась от усталости, ее тошнило от запаха пыли и сигаретного дыма, желудок сводило от голода. В конце сеанса фотограф подошел к ней и, вновь подняв указательным пальцем дрожащий от слез подбородок, нежно произнес:

— Завтра в десять ноль-ноль ты должна быть здесь и должна быть готова как штык, — и восхищенно добавил, блестя своими бесстыжими рыжими глазами: — Какая же ты прелесть!..

За свои издевательства под видом искусства он получил от фирмы «Нескучный сад» тысячу зеленых. Но это было еще только начало.

Вернувшись домой, Лидия прорыдала весь вечер, потом завалилась спать, не чувствуя своего тела, и, наверное, впервые за весь последний год проспала глубоким сном до самого утра. Она проснулась в восемь и сразу же ускользнула из дому, чтобы успеть перед съемкой приобрести товарный вид у визажиста Сережи. В десять ноль-ноль, замирая от ужаса, она во вчерашнем развратном платье с трепетом ждала своего господина в студии.

Тот появился только в четыре часа дня. Злой и недовольный как черт. Не обратив на модель, поспешно вскочившую при звуках его шагов, ровным счетом никакого внимания, он прошествовал в студию, забрал кассеты с пленками и не оглядываясь направился к выходу. Уже стоя в проеме двери, он с досадой повернулся, как будто вспомнил о какой-то мелочи, и небрежно бросил через плечо:

— Завтра в десять. И не опаздывай!

Едва только Лидия открыла рот, чтобы высказать свое недоумение, как широкая спина с подобием лошадиного хвоста вдоль позвоночника растворилась в темноте коридора.

На следующий день издевательства продолжились. Фотограф содрал с нее полупрозрачные тряпки, искренне негодуя, как ей пришло в голову напялить на себя эту дрянь, и предложил раздеться догола. Лидия стояла под ослепительным светом юпитеров и дрожала, хотя в студии было невыносимо жарко. Вызванная из-за кулис Маня с набором для грима присыпала ее тело какой-то золотистой пудрой, а соски и волосы внизу живота выкрасила в багрово-алый цвет. Ширму с горами и небом заменил вид какого-то старинного особняка с колоннами и мраморным бассейном.

— Работаем! — хлопнул в ладоши фотограф, и опять все закрутилось вокруг как бешеное…

Опять Лидия ползала по полу, делала стойку на руках, накручивалась вокруг шеста, как змея, изнемогала в мнимом сладострастии, стыдливо прикрывала свою наготу, точно юная девственница, и вновь извивалась на полу. Все плыло у нее перед глазами от усталости и пота. Когда под вечер она наконец очнулась после слов «Все, снято!», то обнаружила себя лежащей на взбитой комками шелковистой ткани с разбросанными в стороны ногами, причем между ног у нее лежал на животе фотограф, целясь в лицо объективом, и с его багрового вспухшего лица катились крупные капли пота. Ежесекундно ослепляя вспышками ее почти невидящие глаза, резко щелкал затвор.

Деловито взглянув на часы, фотограф произнес:

— Мне пора, — и в тот же миг растворился в воздухе, будто его корова языком слизала.

Еле шевеля чугунными руками и ногами, Лидия поднялась с пола. Ей казалось, что это какой-то кошмарный сон, который преследует ее день за днем. Она решила уйти домой и больше никогда, никогда сюда не возвращаться.