— Что тут думать? — заявил Эгон Шорнбергер. — Надо двигаться в направлении указанного здесь сарая, далее до высоты с отметкой двести одиннадцать, а затем до дороги на Мюленштедт. Тут не более километра!

— Так же, как второе отделение! — поддержал его Никель.

— Главное, чтобы было покороче, — простонал Кошенц. — Этого не выдержит ни одна собака, честное слово.

— Но до сарая нам придется продвигаться на виду у «противника», — в словах Кернера слышалось сомнение.

— Наплевать на это! — Йохен Никель измученно ухмыльнулся: — Где я — там победа. Всегда!

— Мы должны возвратиться, — сказал Андреас Юнгман и показал на карту, — вот сюда, за деревню. Через четыреста метров мы войдем в лес.

— Да ты спятил, что ли, парень? — возмутился Кошенц. — Назад?!

— Мы совершим обход и все время будем под защитой леса. Понятно? А здесь мы выйдем прямо к перекрестку дорог!

Эгон Шорнбергер, быстро подсчитав, зло проговорил:

— На обход потребуется на два километра больше пути!

— Но зато все время по дороге и не на виду у «противника», — спокойно возразил Андреас.

— Нет! — прорычал Кошенц. — Ни шагу назад!

— Но до сарая нам придется продвигаться перебежками, а затем взбираться по отвесному склону, — постарался примирить стороны Бруно Преллер.

Андреас Юнгман сунул сложенную карту в правый брючный карман полевой формы и посмотрел в лица товарищей. Его голос прозвучал уверенно и твердо:

— Идти пригнувшись, используя для движения кювет, до щита с названием населенного пункта. Это приказ!

Все переглянулись. Началось как бы невидимое молчаливое перетягивание каната.

— Пошли! — выпалил наконец Хейнц Кернер.

И он первым, пригнувшись, двинулся в направлении, откуда они только что пришли. Два других отделения за это время удалились на сотню метров в противоположном направлении. Михаэль Кошенц с тоской посмотрел им вслед, прежде чем, крепко сжав зубы, последовать за Кернером. Один за другим покидали они это место. Андреас Юнгман шел последним, затем обогнал впереди идущих и первым подошел к щиту с названием населенного пункта, где они выходили из-под наблюдения «противника». Развернувшись в цепь, они пересекли маленькую деревушку. Андреасу Юнгману вновь пришлось почувствовать на себе недовольные взгляды и выслушивать ворчание товарищей, когда он отклонил предложение Бруно Преллера воспользоваться гостеприимной террасой деревенского клуба для того, чтобы отдохнуть, выкурить по сигарете и выпить стакан кока-колы. Правда, на этот раз Андреаса поддержал Михаэль Кошенц.

— Только вперед, вперед, вперед! — настаивал гигант, борясь с болью и слезами.

Термометр около лифта на третьем этаже универмага показывал тридцать два градуса. Нечем дышать. Видимо, неисправен кондиционер. Завтра должен прийти монтер. А пока продавщицы надевали под свои голубые форменные платья-халаты только то, без чего нельзя обойтись, и использовали каждый момент, когда не было покупателей, для того, чтобы принять душ. Обе душевые установки, расположенные рядом с помещением для переодевания, работали беспрерывно.

Дорис Юнгман стояла за прилавком с перчатками. Пожилая покупательница, которой Дорис предложила на выбор четыре пары перчаток ее размера, рассматривала их и прикидывала достоинства каждой пары вот уже в течение четверти часа, как будто от ее выбора зависел размер будущей пенсии. При этом она рассуждала вслух, тараторя без передышки:

— Светло-коричневые не подходят к черной дубленке, но и черные не хотелось бы носить каждый день, к тому же я ношу в основном светлую обувь. Конечно, бежевые подходят лучше, а красные в тон моей болгарской сумке, однако это, боже мой, слишком молодо для такой женщины, как я…

— Совершенно справедливо, — согласилась Дорис улыбаясь.

Украдкой она в который уже раз за этот день бросала взгляд на входную лестницу. Разочарованная, она хотела уже вновь обратиться к своей покупательнице, но вздрогнула и забыла на миг эту нерешительную болтливую даму: в плотной толпе входящих и выходящих покупателей появилась форменная фуражка. Рост! Походка! Широкие плечи и льняного цвета волосы! «А что, собственно, нужно Анди в отделе постельного белья? Обернись же! Я здесь!»

— Одну секундочку, — извинилась Дорис и, оставив покупательницу одну, устремилась за человеком в армейской форме. Подруги-продавщицы удивленно глядели ей вслед. — Анди!

Солдат обернулся, недоуменно разглядывая продавщицу, затем в поисках помощи посмотрел на молодую девушку, свою спутницу. Та бросила на Дорис неприветливый взгляд, холодно спросила:

— Что вам угодно?

— Извините, — пробормотала Дорис и рассердилась на себя, почувствовав, что начинает краснеть. — Я ошиблась. Еще раз приношу свои извинения!

Она возвратилась к прилавку, у которого покупательница все так же нерешительно рассматривала все те же четыре пары перчаток.

— Я бы с удовольствием взяла вот эти, светло-коричневые, если бы у Хедвиги — это моя сноха — не было абсолютно таких же. Нет ли у вас перчаток такого же цвета, но только другого фасона или с другой отделкой?

Дорис приветливо улыбалась и молчала. «Почему он не позвонит? — спрашивала она себя сердито. — Только потому, что полагает: моя ссылка на больницу была просто блефом. Я-то его знаю. Он скорее удерет из своей казармы или учинит что-нибудь из ряда вон выходящее. Но позвонить сюда, пока я еще на работе, — это ведь минимальное, что он может сделать. Или, может, он совсем не тот, за кого я его принимаю? Та большая любовь, в которую верят миллионы людей, может быть, существует только в книгах и кинофильмах? В ней один человек является для другого центром вселенной, вокруг которого все вертится. Мне казалось, так было и у нас. Если бы было по-другому, то и с ним все бы закончилось так, как и с другими мужчинами до него. Но теперь все прошло. Пора возвращаться из мира грез, пробуждаться от сладкого сна. Это будет позднее пробуждение. Настолько позднее, что оно принесет боль намного большую, чем прежде».

…Первым мужчиной Дорис был шофер. Стояло лето. Был конец недели. Две подружки бездельничали уже семь дней на морском пляже у Альбека. Он взял тайком служебную машину и поехал с нею кататься. До этого они трижды встречались в дискотеке и один раз в баре. Дальше нескольких поцелуев дело не заходило. Это случилось во время их поездки по побережью Балтийского моря, в рощице, неподалеку от стоянки машин на автостраде. Она этого не хотела, но он был сильнее. Она даже не закричала, поскольку это касалось только его и ее. Она лишь царапалась, и плакала, и кусалась. Затем эта горькая, показавшаяся вечностью минута ее жизни кончилась, продлившись на самом деле едва ли дольше, чем парение орла в поднебесье между двумя взмахами крыльев. На его лице остались тонкие кровавые полосы. Она не захотела возвращаться к подружке на море. Он довез ее до дому и с того момента стал для нее постепенно уходящим в забытье воспоминанием.

Некоторое время спустя она познакомилась с Чарли. Он был учеником оптика и сильнейшим в округе по прыжкам в высоту. Там, где появлялся Чарли — он умел рассказывать анекдоты, изображать человека, несущего два тяжелых чемодана, у которого рвались подтяжки, лихо отплясывать казачка, — там для уныния и тоски места уже не оставалось. Он нравился всем. К тому же он был симпатичным парнем, всегда делился с друзьями последней копейкой и никогда не хвастался своими успехами у женщин. Дорис видела зависть других девушек, когда Чарли танцевал только с ней, ходил с ней в кино, лежал с ней рядом на пляже и даже разрешал ей водить свой мопед. Она дважды приводила его к своим родителям, которым он понравился с первой же минуты, и прежде всего ее матери: та немедленно навела справки о том, сколько он будет зарабатывать. Дорис вначале не находила слов, чтобы описать то, что она чувствовала. Она не пропускала ни одной возможности побыть с ним вместе. Рядом с ним для нее не существовало никаких неразрешимых вопросов. Его стремление к новым ощущениям, умение постоянно открывать новые дали, выводящие из однообразия будничного бытия, делали и для нее мир больше и красочнее. Она была счастлива в каждый из проведенных совместных часов и воспринимала его ненавязчивую нежность как само собой разумеющееся. Но как мужчина он был ей безразличен. Дорис однажды имела возможность убедиться в этом. Ей стало ясно, что у нее с ним так всегда и будет. Она откровенно сказала то, что думала: мол, пусть между ними все будет, как и прежде. Как между братом и сестрой. Он найдет другую, и тогда… Чарли смотрел на нее остановившимся взглядом, пытаясь найти какие-то слова. «Глупая гусыня», — сказал он наконец. И оставил ее одну в темном подъезде дома.