Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Он обиделся, – это была их первая открытая размолвка.

В дальнейшем отношения все более осложнялись. Дело неотвратимо шло к концу.

К первым числам февраля 1908 года относится обращенное к Волоховой стихотворение «Она пришла с мороза…». В конце февраля Н.Н.В. еще записывает на блоковском экземпляре «Снежной маски»: «Радостно принимаю эту необычайную книгу, радостно и со страхом – так много в ней красоты, пророчества, смерти. Жду подвига. Наталия».

А через несколько дней все меняется – и как круто!

Первого марта Н.Н.В. уезжает в Москву. Блок на следующий день «был пьян до бесчувствия», о чем и пометил в записной книжке. Еще через день он появляется в Москве. И здесь, в гостиничном номере, всю ночь напролет между ними происходит решительное, по-видимому, очень нервное и напрасное объяснение. Памятником этой встречи остался один из лирических шедевров Блока.

Я помню длительные муки!
Ночь догорала за окном.
Ее заломленные руки
Чуть брезжили в луче дневном.
Вся жизнь, ненужно изжитая,
Пытала, унижала, жгла;
А там, как призрак возрастая,
День обозначил купола;
И под окошком участились
Прохожих быстрые шаги;
И в серых лужах расходились
Под каплями дождя – круги;
И утро длилось, длилось, длилось…
И праздный тяготил вопрос;
И ничего не разрешилось
Весенним ливнем бурных слез.

Стихотворение долго обрабатывалось и исправлялось. В первоначальном, мартовском, наброске есть такие детали:

Я помню – вся ты, вся поникнув,
В углу дивана замерла,
И я хотел, безумно вскрикнув,
[Тебя убить. И не убил.]

И ничего не разрешилось… Бурный роман со Снежной Девой иссяк, неприметно испарился, как подтаявшая снежная лужица.

Люба была далеко, в гастрольной поездке, писала редко, и загадочно.

Блок остался один. «Я как-то радуюсь своему одинокому и свободному житью», – пишет он матери.

Через некоторое время Н.Н.В. появилась в Петербурге. Они встретились – уже холодно и отчужденно. «Наталья Николаевна уехала давно, я даже не простился с ней». Накануне он записал: «Не было любви, была влюбленность».

Конец влюбленности был воспринят как освобождение;

И те же ласки, те же речи,
Постылый трепет жадных уст,
И примелькавшиеся плечи…
Нет! Мир бесстрастен, чист и пуст!
И, наполняя грудь весельем,
С вершины самых снежных скал
Я шлю лавину тем ущельям,
Где я любил и целовал…

… Прошло двенадцать лет (опять двенадцать, как и в случае с К.М.С). За эти годы Н.Н.В. скрылась с горизонта: уехала в провинцию, вышла замуж, родила и потеряла ребенка, подолгу не играла, потом жила в Москве, с Блоком не встречалась и стихов его якобы почти не читала.

В мае 1920 года она, поблекшая и постаревшая, увидела тоже постаревшего и усталого Блока на утреннем спектакле в театре Незлобина, где служила. Подошла к нему, он молчаливо склонился к ее руке. Условились встретиться в следующем антракте. Но когда дали свет, Блока в зале уже не было: он ушел посреди действия. Говорить ему с нею было не о чем.

А она в это время будто бы еще не знала его стихов, которыми он в 1908 году сказал о ней свое последнее слово, нужно признать – суровое слово. Сперва шли воспоминания о страстных встречах, глухих улицах, удалых лихачах, потом – следовал горький итог:

Так – сведены с ума мгновеньем —
Мы отдавались вновь и вновь,
Гордясь своим уничтоженьем,
Твоим превратностям, любовь!
Теперь, когда мне звезды ближе,
Чем та неистовая ночь,
Когда еще безмерно ниже
Ты пала, униженья дочь,
Когда один с самим собою
Я проклинаю каждый день, —
Теперь проходит предо мною
Твоя развенчанная тень…
С благоволеньем? Иль с укором?
Иль ненавидя, мстя, скорбя?
Иль хочешь быть мне приговором? —
Не знаю: я забыл тебя.

Но какова же сила поэзии! Современники заметили, что, как только Блок «забыл», Снежная Дева, Фаина, «раскольница с демоническим» сразу утратила все, чем щедро наградило ее воображение поэта. Осталась просто хорошенькая брюнетка.

Так улетучилась еще одна иллюзия, потерпела крах еще одна попытка обрести «земное счастье». Но Блок и не жалел об этом: «Чем хуже жизнь, тем лучше можно творить…»

Вместе с концом Снежной Девы в жизни Блока кончилось все, что шло одновременно и от декадентского демонизма и от «легкого веселья».

Лиловый сумрак рассеялся, растаял – и в беспощадном свете белого дня перед нами все резче проступает по-дантовски строгое лицо сурового, требовательного, готового к житейским битвам трагического Блока. Поэт уже вышел на широко открытый простор действительной жизни – бесконечно трудной, беспредельно желанной.

О, весна, без конца и без краю —
Без конца и без краю мечта!
Узнаю тебя, жизнь! Принимаю!
И приветствую звоном щита!..
И смотрю, и вражду измеряю,
Ненавидя, кляня и любя:
За мученья, за гибель – я знаю —
Все равно: принимаю тебя!

Эта страстно-трагическая нота ворвалась в темную музыку «Фаины». И как знаменательно, что в январе 1908 года, уже в предощущении разрыва с Н.Н.В., Блок пишет матери: «Чем холоднее и злее эта неудающаяся „личная“ жизнь (но ведь она никому не удается теперь), тем глубже и шире мои идейные планы и намеренья. У меня их столько, что руки иногда опускаются – столько надо сделать…» Он и приступил к делу.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

ПОЛЕМИКА

81
{"b":"21194","o":1}