Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Нельзя было не остановиться на этом злосчастном романе – и не потому только, что он сыграл столь значительную роль в жизни людей, попавших в его водоворот. Роман этот отразил психологию, нравы, поведение, характерные для эпохи окрашенного в «лиловый сумрак» декадентского безвременья, знаменательные признаки которого Блок увидел в дверях, распахнувшихся на просвистанную ветром площадь, в отпылавших семейных очагах.

Вслед за поэтом и его спутницей мы вступаем в разбушевавшуюся метель.

Нет исхода из вьюг,
И погибнуть мне весело.
Завела в очарованный круг,
Серебром своих вьюг занавесила…

ОЧАРОВАННЫЙ КРУГ

1

«Я – во вьюге…» – сказал Блок Евгению Иванову 3 января 1907 года. Он влюбился – так, как мог влюбиться только поэт, умеющий целиком отдаваться стихии, знающий, что такое гоголевская «грозная вьюга вдохновенья». В полете, в вихревом кружении сердца для него потеряли значение непрекращавшиеся истерики Андрея Белою. Ему было просто не до них.

Кончался напряженный, богатый событиями, смутными надеждами и горькими разочарованиями год.

Жизнь шла рывками, ухабистой колеей. Стихи, неотвязные думы об искусстве, по средам – изысканные словопрения на Башне у Вячеслава Иванова, по воскресеньям – чинные собрания поэтов у старого, холодного, ироническою Федора Сологуба. Вино, случайные встречи… И страшное недовольство собой.

«Знаю, что перестаю быть человеком бездны и быстро превращаюсь в сочинителя. Знаю, что ломаюсь ежедневно. Знаю, что из картона. Но при этом… не умею самому себе каяться в этом, думаю, что поздно каяться, что та молодость прошла».

Но так сказать он мог только своему незаменимому рыжему Жене. Среди же людей чужих, сторонних, с кем ненароком сводила жизнь, он оставался неизменно строгим, собранным, благожелательным и недоступным.

Ему было двадцать шесть лет, а в кругу литературной молодежи он уже слывет мэтром. К нему прислушиваются, дорожат его оценкой – всегда прямой, нелицеприятной.

На шумной и пестрой писательской вечеринке все по кругу читают стихи. Одному из начинающих он советует выбросить нестерпимо банальную и трескучую концовку – и тот расцветает, убедившись, как выигрывают стихи от этой безболезненной операции.

В другой раз он ласково спрашивает у маленького, но страшно самолюбивого писателя – очень ли огорчил он его своей суровой рецензией?

В третьем случае на многолюдном угарном ужине у преуспевающего издателя подвыпивший Куприн осведомляется: кто этот красивый и молчаливый молодой человек? Блок? Избалованный успехом прозаик искренне удивлен. Очевидно, он представлял себе автора «Стихов о Прекрасной Даме», «Незнакомки» и «Балаганчика» совсем другим… Никакой позы, никакого апломба, ничего от «любимца публики».

… Зима выдалась на удивление снежная. Случается, выпадают в болотном Петербурге такие сухие, ясные, морозные, белые зимы.

Он еще чаще, чем обычно, бродил по глухим закоулкам Петербургской стороны.

Давно приглянулся ему затрапезный трактирчик, расположившийся в ветхом деревянном домишке на углу Большой Зелениной и Геслеровского. Места были достоевские, – неподалеку отсюда в последние свои часы затравленно бродил Свидригайлов.

Медленно и мягко падал голубоватый снег. Тускло светили редкие фонари. Пьяницы неверной походкой пересекали улицы, пугливо оглядываясь на городовых, и скрывались в темных подворотнях.

Улица, улица…
Тени беззвучно спешащих
Тело продать,
И забвенье купить,
И опять погрузиться
В сонное озеро города – зимнего холода…
О, если б не было в окнах
Светов мерцающих!
Штор и пунцовых цветочков!
Лиц, наклоненных над скудной работой!..

Он толкнул замызганную дверь на тугой пружине. В трактире было людно и парно. Сквозь пар и табачный дым со всех сторон наплывали с обшарпанных стен нарисованные на обоях гордые корабли с громадными флагами, вспенивающие голубые воды.

Еще сильнее запахло Достоевским, которого он в эти дни опять перечитывал. Казалось, вот сейчас войдет Раскольников и присядет за стол Мармеладова…

Обо всем остальном рассказано в первом видении его новой лирической драмы.

– Молчать! Не ругаться! Еще бутылочку, любезный…

– Позвольте, господин. Так нельзя. Вы у нас всех раков руками переберете. Никто кушать не станет…

– И танцевала она, милый друг ты мой, скажу я тебе, как небесное создание…

– Пей, да помалкивай…

– И все проходит. И каждому – своя забота…

– Рад служить русской интеллигенции…

– Бри!

– Ну это… это… знаете…

И тут же – захмелевший Поэт, которому среди тысяч лиц опять открывается единственно прекрасный лик Незакомки-Мироправительницы.

Голубые с гены трактира начинают кружиться, плывут корабли, накренившийся потолок открывает зимнее, холодное небо.

Блок вышел и зашагал дальше. Дошел до моста, за которым пролегла прямая, как стрела, аллея Крестовскою острова. Дома остались позади. Кругом – одна синяя ночь. Все в снегу – и пустынный мост, окаймленный цепочками фонарей, и зазимовавшие корабли с сигнальными огнями, и деревья.

Здесь развертываемся второе видение. Широкой дугой падает с темною неба звезда и превращается на мосту в высокую, тонкостанную женщину в черном, опушенную легким, искристым снегом.

Протекали столетья, как сны.
Долго ждал я тебя на земле.

Так из ночного пейзажа петербургской окраины, из наблюдений над вульгарными происшествиями в промозглом трактире, которые потом зеркально повторяются в буржуазной гостиной, из романтической фантазии и романтической иронии возникла вторая, драматическая, «Незнакомка». Она была закончена 11 ноября 1906 года.

Блок писал ее вдохновенно. А лирическими стихами своими после Озерковской «Незнакомки» и «Ночной Фиалки» был недоволен.

«Потом началась летняя тоска, потом действенный Петербург и две драмы, в которых я сказал, что было надо, а стихи уж писал так себе, полунужные. Растягивал. В рифмы бросался. Но, может быть, скоро придет этот новый свежий мой цикл. И Александр Блок – к Дионису».

Это было записано в декабре 1906 года. Он как в воду глядел.

Но почему «к Дионису»? В том же декабре Блок зачитывался книгой Ницше «Рождение трагедии из духа музыки». Он воспринял ее как «откровение», законспектировал в записной книжке. Очень может быть, что он читал ее по совету Вячеслава Иванова – исследователя и пропагандиста «религии Диониса».

В трактате Ницше обоснована концепция музыкально-стихийного, иррационального и трагического «дионисийского начала» в искусстве. По Ницше, начало Диониса – это бессознательно-эмоциональный, экстатический язык страсти и трагической воли, это – зыбкость и музыкальная текучесть форм, свобода от строгой меры и гармонии, лирический беспорядок, – короче говоря, все, что противостоит рационализму, пластике, эпическому спокойствию и прекрасной ясности «аполлонова начала».

Под сильнейшим впечатлением от прочитанного Блок все в том же декабре набрасывает сцены драмы «Дионис Гиперборейский». Из этого замысла ничего не получилось. Но новый свежий лирический цикл был уже на пороге.

Первое стихотворение «Снежной маски» датировано 29 декабря 1906 года.

73
{"b":"21194","o":1}