Обмороженный Мересьев, военный инструктор при африканском марксистско-людоедском режиме, кокаинист-евразиец, добывающий для НКВД то ли компромат на белого генерала, то ли его самого, засекреченный космонавт-догагаринец, девочка, павшая жертвой любострастия Берии, лисица, увильнувшая от ленинской пули в Горках-Шушенском, инженер-вредитель, перегрызающий зубами одну из плотин Беломорканала, мгимошник-фарцовщик, делающий раннедемократическую карьеру, и отбойный молоток Стаханова по непонятным рецензенту причинам «в картине не участвуют». «Веселые ребята» (откуда мной беззастенчиво покрадена сия реприза) доказали, что нашенские мастера комедийного жанра не хуже ихних. Задача Добродеева проще: если эквивалентность Чаплина и Утесова может быть иным злопыхателем оспорена, то взаимозаменяемость Мересьева и Корчагина (разведчика и горевшего-несгоревшего космонавта; белогвардейского поручика и ясноглазого геолога; ленинской репки, сталинского дедки, хрущевской бабки, брежневской внучки, андроповской жучки, горбачевской кошки и ельцинской мышки) очевидна для всех друзей и знакомых кролика, включая с утра пьяного ежа.
Сказанное освобождает рецензента от необходимости описывать маршрут добродеевского протагониста, более или менее прихотливо петляющего по советским пространствам-временам. Джентльменский набор соответствующих штампов памятен большинству потенциальных читателей «Возвращения в Союз». Представьте себя у телевизора, а на экране произвольно (пожалуй, с установкой на нарочитую бессистемность) смонтированные кадры хитовой, околохитовой и хитонареченной кинопродукции 1930-х-1980-х годов. Сюжетные скрепы, мотивирующие очередной прыжок рассказчика и его очередную метаморфозу, не имеют никакого значения. В иных случаях мотивировок просто нет. Да и зачем? Не спрашиваем же мы, почему в первых кадрах тридцать четвертой серии волчье-заячьей эпопеи персонажи брошены в валютное казино, а не на космодром. Будет и космодром (свиноферма, супермаркет, типография и т. п.). Сразу по изобретении подобающих прикидов. Сальто-мортале из из предреволюционной Москвы на борт зажатого торосами сухогруза «Иван Сучаев» (как бы 15 марта 1937 года) стоит скачка со стройплощадки на кухню фешенебельного ресторана. Почему полярная колотьба должна предшествовать кремлевско-сталинскому банкету, а корчагинский эпизод следовать за новомафиозным? А по кочану. Волк и Заяц вольны бегать где угодно — не вольны они остановиться. «Разноцветность» микросюжетов подразумевает их узнаваемую (и радующую зрителя) повторяемость.
Было бы вящей несправедливостью не отметить определяющего воздействия эстетики «Ну, погоди!» на «Возвращение в Союз». Но столь же несправедливо было бы игнорировать радикальное различие этих феноменов. Мультяшка (подобно «мыльным операм») в идее своей безначальна и бесконечна. Не то с Добродеевым. «Возвращение в Союз» может как угодно расширяться и съеживаться, сохраняя при этом свои «границы» (оболочку идеального воздушного шарика). Странствие начинается на эмигрантской встрече 1992 года в мюнхенской «Русской избе» (Союз рухнул), странствие закрывается телеграфным декретом от 31 декабря 1991 года ожившего и вернувшегося в родной кабинет Ленина: «Всем, всем, всем! Социалистическая контрреволюция, о необходимости которой столько лет упрямо твердили большевики, наконец-то свершилась! Кремль взят, беловежских национал-предателей объявляю вне закона и приговариваю к смертной казни через повешение — заочно. (Вопреки установке на «произвольный монтаж» предыдущий эпизод имел место в Беловежской Пуще. (А. Н.) Советский Союз объявляется восстановленным в границах 1922 года. А всякую там Галицию, Бессарабию и Прибалтику возвращаем Антанте «ко всем чертям собачьим»! Комментарии не требуются.
Указанную программу вождь поручает выполнить все тому же герою-рассказчику, но это, право, излишне: он свое дело сделал — вернулся. Так как не уезжал.
Калейдоскоп добродеевского текста подсказывает словцо: динамика. Как же: драки, погони, атаки, быстрый блуд, быстрый поддавон, вперед и только вперед. Между тем вещь совершенно статична. «Вечная повторяемость» утверждена и тавтологией эпизодов, и жесткостью рамочно-идеологической конструкцией, и вальяжно-ленивым слогом, временами сползающим в вольные ямбы на пятистопной основе. Хочет того Добродеев или не хочет, а ассоциация с персонажем, размышляющим на диване о своей роли в трагедии русского либерализма, возникает с роковой неизбежностью. Такой же, как мечта о «возвращении в Союз» — о столь необходимой встрече с Никитой Пряхиным и камергером Митричем. Есть ведь в этом сермяжная правда. Она же посконная и домотканая. Ну а в последнюю минуту наверняка позвонит в дверь Остап Бендер.
Андрей Немзер
«Всем, всем, всем! Социалистическая контрреволюция, о необходимости которой столько лет упрямо твердили большевики, наконец-то свершилась! Кремль взят, беловежских национал-предателей объявляем вне закона и приговариваем к смертной казни через повешение — заочно. Советский Союз объявляется восстановленным в границах 1922 года. А всякую там Галицию, Бессарабию и Прибалтику возвращаем Антанте ко всем чертям собачьим!»
(из повести «Возвращение в Союз»)
