— Кто это?

— А это такая же могила, как у нас в саду. Только там один лейтенант похоронен, а здесь их несколько.

— А почему здесь только одна звездочка?

Вот это непроизвольное детское «почему» и положило начало дальнейшим событиям, которым я и посвящаю этот рассказ.

В самом деле, почему было не воздвигнуть на братской могиле настоящий памятник? И решено было привлечь к постройке памятника никологорских школьников.

Передо мной встала серьезная задача — организовать сбор средств на материалы для памятника. Нельзя забывать, что после военных лет многие члены дачного кооператива были не устроены. Деньги шли туго, но все же я набрала 700 рублей на покупку кирпича, цемента и на другие расходы. Но самое трудное было собрать и уговорить ребят пожертвовать частью своих летних каникул на трудную, изнурительную работу и заставить их «захотеть» построить памятник. А тут — купанье, футбол, влюбленности, ревности и просто летняя лень. Ежедневно с утра я начинала гоняться за своими строителями. Трудно было собрать их, бесполезно назначать часы, у всех были личные, дачные дела. И тут на помощь пришел Николай Семенович Селезнев, тогда преподаватель Московского института декоративного искусства. В тот год он часто бывал у нас, молодой художник с приветливым, мягким русским лицом, со светлой шевелюрой. Узнав о нашем проекте памятника, Коля Селезнев охотно предложил свою помощь в создании монумента. С ребятами он сошелся сразу, и я замечала его особенность в отношениях с ними, некоторую осторожность, пропущенную сквозь его искренность и сердечность. Он не панибратствовал, не снисходил, не командовал, но умел их убедить и доказать всю важность и серьезность дела, беседуя с ними ровным, мягким голосом, полным убежденности в собственной правоте. И они его слушались, хоть совершенно не стеснялись разговаривать при нем на своем, зачастую беспардонном языке.

Был у нас еще один солидный помощник, никологорец, архитектор Григорий Александрович Симонов, постоянно заходивший на строительство, чтобы проверить, посоветовать, одобрить или покритиковать и вообще посмотреть, что творилось в лесу.

А творилось нечто удивительное. Создавался не только памятник — создавалось в молодых умах понятие о чувстве долга, о необходимости принимать участие в общих делах, о воспитании воли и эстетическом воспитании вкуса. Памятник, русская долгая память.

Николай Семенович работал над моделью обелиска, учитывая каждую деталь. Надо было решать размеры обелиска, чтобы он был виден среди высоченных сосен, а в то же время мы не могли рассчитывать на крупный монумент. Помню, как мы втыкали в землю холма четырехметровый шест и потом, отходя, со всех сторон просматривали его видимость сквозь лес. А никологорский лес — это сосны и песчаная почва, редкие лиственные деревья, мало кустарника и потому мало птиц и мало грибов. Много мха, много воздуха и много тишины. Величие и покой.

Яму для фундамента рыли осторожно — поодаль от креста со звездочкой. Рыли на два с половиной метра глубиной, и комья земли и песка выбрасывали тоже по определенному плану. Эта насыпь должна была стать квадратным холмом вокруг памятника. Впоследствии девочки выкладывали его кусками дерна, закрепляли, и холм этот по сей день стоит зеленый и плотный.

Сначала собирали булыжник, а потом Николай Семенович, рыская по окрестностям в поисках материала, усмотрел странный черный грунт в воде возле моста; он влез в воду и к восторгу своему обнаружил крупные куски и осколки черного гранита. Когда-то при постройке санатория «Сосны» на берегу Москвы-реки, по соседству с Николиной Горой, с моста в реку опрокинулся грузовик с гранитным ломом для каких-то площадок. Лом этот не стали доставать из реки, а привезли новый. А этот так и остался лежать в воде вблизи от берега и пролежал два десятка лет. Вот на этот лом и налетел Николай Семенович. Он мигом вызвал ребят, шофера Василия Васильевича с грузовиком, и началась работа. Селезнев влез в воду по пояс, расставил ребят гуськом, они доставали куски гранита и передавали их по конвейеру. Селезнев, простояв полдня в воде, схватил жесточайший радикулит, но три тонны гранита были доставлены в лес, и цоколь выглядел на славу.

Потом мы с Колей Селезневым поехали в Звенигород и отыскали лучшего каменщика, Ивана Павловича Кудряшова. Он был на вид ленив и медлителен, настроен скептически, но за плату согласился выложить вместо печной трубы колонну для обелиска по расчетам Селезнева. Но когда, приехав, он увидел могилу с крестом из бревен, а рядом роскошный цоколь на холме, что-то в нем всполохнулось, он тоже загорелся и принялся за кладку.

Лето было жаркое, удачное для строительства. Николай Семенович с утра бежал в лес, и надо было видеть, с каким терпением и с какой последовательностью он овладевал уважением и доверием своих молодых соратников. Скоро они без него уже не могли обходиться, будь то футбол, волейбол, купанье или стройка. Он сам всерьез относился ко всякому мероприятию.

Шли дни, обелиск поднимался ввысь. Селезнев командовал кладкой. Кудряшов стоял на лестнице, ребята подносили ему кирпичи так быстро, что он едва успевал укладывать. Даже самые маленькие, такие, как Верочка, Федя и Никита, хоть по одному кирпичику, но тоже носили.

Было решено окружить площадку столбиками со вделанными в них кольцами для цепей.

По вечерам, дома, Коля лепил из глины модель мемориальной доски для обелиска, на тему — оборона Москвы в 1941 году. Он решал эту тему так: придорожный столб со стрелкой, вокруг запушенные снегом ели. Советский боец в тулупе и ушанке, с молодым гневным лицом, замахивается автоматом над перекладиной с указанием направления на Москву. Выразительность и динамика движения дают представление, где и что происходит.

Только теперь, через сорок лет, каждый русский человек моего поколения всем умом и сердцем возвращается к сущности и значимости этих нескольких часов в жизни всей нашей страны. Вот эти часы и запечатлены на доске нашего памятника бойцам, нашедшим вечный покой под этим холмом.

На второй доске, помещенной ниже, были стихи, написанные мною специально:

Доски были отлиты из гипса, а затем мы собрали по задворкам и чуланам весь медный лом — старые чайники, краны, колонки от ванн, а четверо наших мальчиков где-то в лесу отрыли сорок метров свинцового кабеля военного времени. Все это было отправлено в одну из московских мастерских и перелито в бронзовые доски. И до чего же они были красивы, эти доски, горящие медью! Было чем гордиться.

Легкий, безупречных пропорций обелиск вознесся между сосен, заканчиваясь бронзовым лавровым венком со звездой посредине. В нем воплотилось вдохновенное и возвышенное искусство молодых строителей.

Интересна судьба того лаврового венка, увенчивающего памятник. Когда маршал Жуков заказал Московскому институту декоративного искусства новую модель для общевоенного значка вместо прежней: два перекрещенных ружья и посредине кружок — мишень, и это было поручено Николаю Семеновичу Селезневу, то он использовал модель нашего лаврового венка со звездой посредине.

Работа подходила к концу. Надо было еще достать цепи для ограды. Тут мы с мужем, Сергеем Владимировичем, хватили хлопот. Сначала поехали в Министерство морского флота — узнать, где можно достать якорных цепей.

На нас с удивлением посмотрели:

— Придется вам в какой-нибудь морской порт ехать. Мы здесь цепей не держим…

В Министерстве речного флота нам ответили примерно то же самое, но вдруг лифтер в министерстве, слушая наши сетования, посмеиваясь, сказал: