Мы в разведслужбе ЮНА обо всём этом знали, когда ещё были в Книне, и ежедневно подробно докладывали в Генштаб ЮНА в Белград. В конце 1991 — начале 1992 г. эти рапорты были перенасыщены информацией: где и как организовывались и проходили встречи, как планировали свою будущую деятельность, как и из каких источников мусульмане вооружались. Конечно, и сам генерал Младич обо всём был оповещён, и единственным его желанием было не позволить пожару войны распространиться из Хорватии, где он уже полыхал, на Боснию и Герцеговину. Но руководство в Белграде не проявляло к этому никакого интереса.

На заседании Президиума СФРЮ, состоявшемся на Новый 1992 год в Белграде, генералу Младичу не дали возможности высказать свои соображения об угрозе распространения войны из Хорватии на Боснию и Герцеговину. После возвращения из Белграда, после этого заседания 5 января 1992 г., он был заметно разочарован и обеспокоен, потому что вместе со своей службой безопасности был уверен, что Боснии и Герцеговине грозит война из Хорватии. В те дни, после вывода ЮНА из Словении и Хорватии, было принято решение об укрупнении оставшихся воинских соединений. Так был сформирован 2-й военный округ со штаб-квартирой в Сараево. Командующим этим округом был назначен генерал Куканяц. Второй военный округ состоял из пяти корпусов и представлял собой самые сильное воинское формирование в Европе, располагая таким количеством техники и человеческих ресурсов, что мог бы контролировать и вдвое большую территорию, чем та, которая была ему отведена. В него входили: Тузланский корпус, который простирался до Осиека, Банялучский, Книнский, Герцеговинский, Мостарский и Сараевский корпуса. Это значит, что 2-й военный округ охватывал все территории, кроме Сербии и Черногории.

Первое совещание генерала Куканяца с командирами этих корпусов прошло 13 января 1992 г. на Маняче, на военном объекте. Вместе с командирами для доклада были приглашены начальники служб безопасности и разведслужб корпусов, практически для создания нового соединения. Поскольку командир нашего корпуса, полковник Толимир, был болен, вместе с генералом Младичем в Баня-Луку отправился я. Нам посоветовали добираться туда не обычным путем — через Ключ, Дрвар, Грахово и Мрконич, а тропами по «сербской территории», что генерал Младич немедленно отверг со словами:

— Я — генерал Югославской народной армии и буду передвигаться по этой территории, потому что она наша!

Тогда все мы — хотя нас было на три машины — погрузились в один внедорожник и на этом «пухе» поехали, потому что Младич нам строго-настрого приказал экономить. Поехали, на «пухе» развевается триколор, официальный государственный флаг. И так проезжаем через Ключ, через мусульманские села и посёлки, которые за время войны зарекомендовали себя как ортодоксальные и воинственные. И тут люди выходят на улицы и, узнав генерала, приветствуют его аплодисментами. Мы останавливаемся, он выходит из машины и начинает свою речь. Народ всё больше воодушевляется и собирается вокруг него. Мы хотели выйти за ним, но он не позволил, чтобы мы не испугали людей, поскольку мы были с личным оружием. Сам он практически никогда оружия с собой не носил.

Младич говорил людям о том, что народы должны жить вместе там, где всегда жили и не воевать между собой… И что ЮНА защитит всякого, независимо от того, какой он национальности — хорват, серб или мусульманин. Что они не должны позволить, чтобы война захватила Боснию и Герцеговину, чтобы не случилось и с ними такого же несчастья, как в Хорватии. Люди его понимали и принимали, да и триколор, развевающийся над нашей машиной, казалось, давал им ощущение защищённости. Около девяти утра мы прибыли в Манячу, так как встали до рассвета, часов в пять — для Ратко это было привычкой.

Генерал Ратко докладывал о положении в зоне ответственности нашего корпуса, но и Куканяц, и другие командиры корпусов находились, казалось, вне времени и пространства. Они вообще не имели понятия ни о своих задачах, ни о реальном положении дел в стране, ни об опасностях, нависших над государством и народом. Генерал Младич и генерал Владо Вукович, командир банялучекого корпуса, были единственными, кто реально понимал ситуацию и предвидел, как она будет развиваться.

Куканяц держался подчёркнуто небрежно и только отмахивался головой и руками:

— Да ладно, Ратко, на самом-то деле! Вам бы только воевать! О каких опасностях вы говорите!

Ни наши предупреждения, ни то, что мы достали карту Патриотической лиги со всеми данными: их частями, командирами, программой действий, — ничто не принималось во внимание. Как будто Куканяцу было дано задание всё игнорировать.

Это совещание нас разочаровало. Мы видели, что у наших коллег из других корпусов и близко не было того, что было у нас, ни своей позиции, ни понимания ситуации.

Для Младича это было катастрофой. За всю войну мы никогда не видели страха в его глазах, даже в самых опасных ситуациях. Никогда. А тут страх как бы вселился в него, в его глаза. Он явно отдавал себе отчёт в драматизме ситуации, в которой мы находились, и именно поэтому страшился этой безответственности, недостаточной информированности своих коллег-генералов — командиров корпусов Второго военного округа. Во главе с Куканяцем. Ратко был обеспокоен очевидным намерением хорватских и мусульманских лидеров начать войну в Боснии и Герцеговине, а сербское руководство выглядело некомпетентным и незаинтересованным.

Всю обратную дорогу до Книна Ратко мрачно молчал.

Нам тогда не давали выполнять задачи на территории Краины, такие как стабилизация фронта и освобождение еще некоторых частей сербских территорий… В то время были договорённости о каких-то перемириях, но ни одна так и не была выполнена. Тогда мы сосредоточились на сборе информации о положении на территории БиГ. Но, несмотря на все наши дальнейшие предостережения о приближающейся военной угрозе, мы никак не могли повлиять на действия военных и гражданских властей в Белграде. А в это время столкновения в Боснии становятся всё более ожесточёнными. Чтобы защитить сербские территории в БиГ, Младич проводит перегруппировку войск 9-го корпуса, но только в зоне ответственности нашего корпуса, распространявшейся исключительно на территорию Хорватии.

А до этого у нас произошло ужасающее преступление, совершённое троицей сербов в селе Зеленград. Они убили семью нашего взводного из четырёх человек: его самого, хорвата по национальности, его жену-сербку и двоих детей. МВД Краины тянуло целых три месяца с расследованием этого случая. Тогда Ратко приказал нам заняться этим делом, и мы его решили за 36 часов. Эту троицу убийц мы привлекли к ответственности. Вот тогда я понял, что у зла нет национальности, а до этого я не мог поверить, что серб может совершить нечто подобное! МВД не осмеливалось серьёзно заниматься этим делом, поскольку все они между собой были связаны родством. Когда мы поместили преступников в окружную тюрьму, это вызвало серьёзное недовольство местных сербов, но Ратко оставался последовательным: преступление есть преступление, и виновные должны быть наказаны! Тюрьма была полузакрытого типа, и книнские сербы организовали против нас акцию протеста. Всё это было тягостно и опасно, но отступать было нельзя!

В данном случае суть была в том, что какая-то пьянь совершила преступление, якобы из националистических побуждений!

В тот же период у нас возникли сложности с военизированными отрядами в Лике. И тут для Ратко не существовало компромиссов: его не интересовало, кто ты — четник или партизан! Для него армией была только ЮНА!

Было в наших подразделениях и несколько случаев воровства, с которыми Ратко разбирался. Так, один полковник был наказан за воровство. Все подобные случаи — а Ратко должен был знать всё — он решал исключительно по закону и справедливости.

Что касается так называемого капитана Драгана, так его никто из нас ни во что не ставил.

Ещё до отъезда Младича из корпуса нам всем было ясно, что он покидает нас окончательно. По его приказу было собрано командование корпуса, перед которым он выступил с пятиминутной речью, настолько захватывающей и потрясающей, что все присутствующие не смогли сдержать слёз. Меня и сегодня трясёт, когда я это вспоминаю», — прерывает Печко свой рассказ.