Я рассказываю Младичу о том, что месяц тому назад я должна была ехать в Грбавицу. Я узнала, что Комиссариат по делам беженцев готовит два автобуса для сербов, чтобы вывезти их из Белграда в Сараево до того момента, как вступят в силу дейтонские решения, согласно которым Сараево станет фактически мусульманской территорией. Я хотела поехать с этими сербами и посмотреть, кому оставит их там Сербия. Но мне сообщили, что разыгралась метель, и этой дорогой туда невозможно добраться. С усилением метели возрастало и число сербов, спасающихся от правды Дейтона. Обезумевшие люди жгли свои дома, квартиры и искали временного убежища… Представители международной правды ругали сербов за то, что они бегут от прелестей, которые ожидают их в мультиэтническом Сараево… А сербы тогда решили окончательно продемонстрировать, насколько они верят в это светлое будущее и душегубам-санджаклиям: они начали выкапывать из свежих могил и увозить с собой останки своих сыновей, своих отцов, братьев…
От Младича как бы ускользают эти темы. Он вспоминает давние события, когда путешествовал по свету. Супруга боса говорит, что он всегда об этом рассказывает, когда немного расслабляется и хорошо себя чувствует среди людей. Но на моем рассказе о несостоявшейся поездке он сосредоточивает внимание. Стискивает зубы и с трудом, сквозь сведенные судорогой губы говорит о дне сегодняшнем, дне вчерашнем. Мне запомнилось следующее: «Несколько дней назад веду свой автомобиль, мой шофер отправился навестить родителей, а с недавних пор народ валит из Сараево. Узнаю одну старушку и останавливаюсь. Обнял ее, а у нее глаза полны слез: «А, это ты, сынок». Спрашиваю, как она, но не спрашиваю, куда идет, и так все ясно. «Да вот, сынок, у меня все в порядке, как и должно. Бросили все, что имели, а ты знаешь, что я потеряла. Но на тебя еще надеюсь, — говорит старушка, а сама вся дрожит. И добавляет: — Уношу с собой своего солдата, чтобы его кости не разгребли и не испоганили какие-нибудь разбойники. А ты береги себя, мать только на тебя и надеется». И обняла меня одной рукой, и только тогда я увидел, что в другой руке в нейлоновом пакете мать несет останки своего сына, моего солдата…»
И глаза его полны слез. А у меня они капают сейчас на руки, когда я сижу за старой пишущей машинкой и с трудом сдерживаю рыдания над судьбой сербского народа..
«Секрет счастья в свободе, а секрет свободы в храбрости!»
Говорит генерал Младич.
«Следующую встречу я назначаю в моем родном месте, в селе Божановичи. Под Калиновиком.
Там вам некоторые вещи станут яснее. Там мне не придётся вам объяснять, почему нам даже много читать не нужно. Потому что находимся мы на огромной высоте над уровнем моря, гораздо выше остальных. Больше видим. Ближе к Богу, чем остальные…»
«Я родился в 1942 г., когда Югославия полыхала в огне войны…
Потом жил в югославской федерации, где все жили в мире. В относительном мире.
А знаете почему? Потому что и первая, и вторая Югославии построены на сербских трупах и политы сербской кровью. Но сербский народ при таком количестве жертв и пролитой крови не создал своё государство — Сербию, как, например, Италия, Франция или Англия, Испания, Перу, Швеция…
В Первой мировой войне треть всех погибших при защите югославской территории составляли сербы. Во Второй мировой войне погибло около 1 400 000 сербов.
Мы слишком быстро прощаем! Это недостаток нашей натуры. По исследованиям ЦРУ, во Второй мировой войне немцы убили 78 тысяч сербов, итальянцы — 28 тысяч, а хорваты и мусульмане — 750 тысяч! Усташи превзошли даже нацистов!
После Второй мировой войны югославский режим превратил мусульман в нацию! Тех, которые под властью турок приняли ислам, а до этого были или сербами, или хорватами!
Когда я говорю о сербах, я не делю сербский народ на сербов в Книне, в Белграде или в моём Калиновике. Это всё один народ. Но сербы, живущие в Риме или Фальконе, например, не имеют права на собственное государство на территории Италии. Зато сербы, которые живут на своей вековой территории, должны иметь право на своё национальное государство! Мы единый народ, и хотим только своего. Чужого нам не надо».
«Сербский принцип известен: нельзя ничего завоевать мечом. Сербы не держат ничего чужого. Более того, в Сараево и около него мы не претендуем даже на то, что наше. В Сараево больше всего вложили сербы, потому что этот город построен на сербской земле… А сараевские сербы — мученики двадцатого века. Там сербов на протяжении всей войны истязают в частных тюрьмах, насилуют наших жен, сестёр и матерей. Сербы там или кончают жизнь самоубийством, или выходят оттуда как скелеты, как ходячие мертвецы. Они остались без жилья, без имущества, без всего, что нажито десятилетиями и веками. Всё, что создавали их предки и затем они сами, — уничтожено, отобрано и разграблено».
«Мы, сербы, теперь поумнели. Мы больше не позволим, чтобы нас разделяли ни символы, ни знаки различия, ни цели, ни карты с навязанными кем-то границами. Надо сделать всё, чтобы больше никогда в истории серб не поднял оружия на серба, как бы они друг к другу ни относились…»
«Нашей целью было и остается объединение сербских земель, от Книна через Баня-Луку и Сараево до Белграда. То, что позволено, например, немецкому народу — жить в одном государстве, — не может быть запрещено сербскому народу. Недопустимо, чтобы мы, сербы, чьим-то решением были разделены на три части…»
«Дрина никогда не была границей и не будет. Дрина — наш хребет. Она протекает через центр сербских территорий. О ней стоит петь столько же, сколько мы поем о Мораве. Знаете, как появилась Дрина? Из слез сербских матерей».
«Мы не хотим, чтобы мусульмане и хорваты перестали существовать. Там, где их земля, пусть живут в мире. И мы сами дадим им такую возможность. Хотим просто выяснить какие-то моменты из истории, чтобы сказать им: «Это вы нам должны, но мы вам прощаем потому-то и потому-то. И живите тут, где живёте. Не мешайте нам, и мы вам мешать не будем…»
«Я работаю не из-за денег. Заработанное мной должно состоять в выживании народа… Но поверьте, я богатый человек, потому что могу всё, на что способен, дать своему народу, а не брать что-то от него. Народ ценит тех, кто ему отдает. Главный смысл моего существования в том, что я могу отдать народу всё, что имею, в эту тяжелую пору.
Никогда я не хотел подняться над народом. Всё исходит из народа — всё хорошее и всё плохое.
В этой войне мы добились главного успеха — сербы не подняли оружие друг на друга и сербов не выстраивали в очередь на расправу. Основная стратегия моя и моих соратников, дух которой я хотел бы донести и до Верховного командования и до Скупщины PC, состоит в том, что самое важное — это сохранить народ. Чтобы народ выжил, и тогда он родит еще Караджича и Младича, когда ему потребуется!..»
«Я счастливый человек! Считаю, что на земле только женщина свята! У меня есть мать, сестра, жена и дочь. И, что не менее важно, — у меня есть Отчизна. Всё, что имею и о чем мечтал, я вложил в свою родную Отчизну», — так говорил Ратко Младич Арнольду Шерману в октябре 1993 г. (Меньше чем через год у него убили 23-летнюю дочь. Ее звали Анна. Умерла и мать Стана. Ратко Младич распят непреходящими воспоминаниями о дочери. Он посвятил ей одну военную операцию и назвал ее «Звезда-94». К сожалению, политика «шаг вперед и два назад» не позволила ему заслуженно увенчать «Звездой-94» победоносное знамя Армии Республики Сербской.)
«Это было 20 июля 1993 г. Это день рождения моей покойной дочери и моей супруги. Мы были на позициях на Трескавице, на Джокин-торане.[22] Над Калиновиком.
Я вызвал по телефону пилота, чтобы доставил мне боеприпасы и воду. Он докладывает, что приехали моя жена и дочь. Спрашивает, что делать. Я велел захватить и их, если хватит места.
Выходит моё дитя из вертолёта и спрашивает:
— Какой сегодня день?
