И хотя он и убеждал меня, что он счастливый человек, поскольку является неотъемлемой частью своего народа и у него есть преданная и достойная семья, внуки, друзья, однако судьба его дочери Анны остается для него тягчайшей раной:

— Она составляла половину моего бытия… Она не покончила с собой. Не могла она выстрелить себе в голову из моего пистолета!

И потекли слезы… И спазмы сдавили горло.

Затем посреди детального рассказа о событиях в Книне, он вдруг неожиданно спросил:

— А знаешь ли ты, Лиля, какой это ужас извлекать обугленные тела молодых солдат из подбитых танков… После этого тебя ещё несколько дней преследует запах смерти тех детей. А сколько подобных чудовищных картин было в Сербской Книнской крайне!

А обращаясь ко времени, когда он скрывался в одиночестве, он говорит с ещё большей болью и убедительностью:

— Как думаешь, можно ли жить в стране и быть в стороне от неё?! Чтобы тебя ни одна живая душа не приметила, и чтоб это было годами… Можно, но не дай тебе Бог впасть в такое искушение!..

В тот раз мне разрешили два посещения тюрьмы по два часа. Когда в первый день в конце разрешённого времени я встревожено начала подниматься при виде направляющегося ко мне надзирателя, Младич остановил меня со словами:

— Ты же знаешь, что сидишь здесь с генералом! Пока генерал не встанет, и ты не смеешь вставать! Пойдёшь отсюда, когда я скажу!

Я с удивлением наблюдала, как он по-сербски объяснял конвоиру, что я останусь там до конца их рабочего дня. Конвоир, постоял немного, переговорил с кем-то по рации и ушел, а я, действительно, осталась до 16:45.

В эти дни я и обедала вместе с ним в тюрьме. Обед нам готовил генерал Драголюб Ойданич, также обвиняемый начальник Генштаба вооружённых сил Сербии и Черногории. Младич ему помогал, насколько он мог это делать со своей больной правой рукой. При этом Младич по-хозяйски раздобыл где-то фруктовый торт и красное вино, естественно, безалкогольное. Абсолютно непостижимо.

На второй день из камеры принесли упомянутую книгу Дучича «О счастье» (часть произведения «Наследие царя Радована») и газету «Франкфуртские новости», единственную, которую он там получал. Младич как своей гордился моей книгой «Рапорт командующему», показывал её всем: и надзирателям, и гостям, и таким же заключённым. Вспоминал тех, кто оказывал помощь армии Республики Сербской, просил меня передать им его искреннюю благодарность.

Он надеется на российское государство. Благодарен Союзу писателей России за их славянскую поддержку брата, который, несмотря на свой высокий авторитет и уважение, оказался необоснованно и несправедливо годами прикован к позорному столбу. Вспоминал и много раз описывал встречи с российскими военачальниками во время войны.

С другой стороны, он с иронией «передавал приветы» тем, кто грешил перед истиной, связанной с его ратными делами, с ним лично, кто «по дружбе» советовал ему сдаться или покончить с собой. Он говорил, что хотел бы встретиться с ними глаза в глаза: «Чтобы их перевоспитать… И Дучич говорит, что честь и счастье человека, когда он может вернуть себе друзей…»

В 1989 году Младич поклонился мощам святого Василия Острожского, несмотря на то, что офицерам ЮНА подобное строго возбранялось.

В беседе он часто крестился, когда вспоминал погибших друзей. В какой-то момент, когда мы продолжали разговор, к нам подошёл генерал Здравко Толимир. На шее у него были чётки. Поздоровались со словами веры в Господа.

Я передала Младичу освящённые чётки из монастыря Острог, что побудило его рассказать мне, как ещё в 1989 г. он посетил монастырь Святого Василия Острожского.

«В то время я был начальником Учебного управления третьего военного округа ЮНА, и мы проводили учения комсостава по приспособлению к местности, в которых участвовало около 150 офицеров со всего округа. Для учений был выбран высокогорный район Черногории близ Никшича. В конце учений я организовал посещение монастыря Острог. Все осмотрели монастырь, а я попросил игумена разрешить мне поклониться мощам Святого Василия (настоятелем тогда был игумен Георгий Миркович, который скончался в 1992 г. и погребён в монастыре Тврдош). Настоятель насторожился, вероятно, сомневаясь, знаю ли я обряд поклонения, поскольку в те годы офицерам ЮНА не разрешалось совершать церковные обряды. Я объяснил ему своё желание, и он провёл меня в келью, где хранились святые мощи. Я снял фуражку, перекрестился и сделал всё, что подобает. Тогда мне выпала великая удача: настоятель открыл ковчег и снял покров с рук Святого… Я увидел ногти на пальцах Святого. Я приложился к мощам Святого Василия, слава ему и Божья милость. Так сбылось моё желание.

Когда мы вернулись с учений, начальство вызвало меня «на ковер», но им не удалось поколебать моё убеждение, что я совершил правильный поступок. Поэтому при встрече с Патриархом Сербским Павлом в 1993 г. во избежание недоразумений я прямо заявил:

— Ваше Преосвященство, я крещён и крещусь. И хотя воспитан в духе атеизма, но остаюсь православным и уважаю свою православную веру. Впрочем, как и другие религии».

Перед тем как расстаться, я спросила генерала:

— Намерен ли ты дать мне, своему безоговорочному и бескорыстному другу, действующему по своей воле, без чьего-либо заказа какое-то новое задание? Что и как я должна сейчас сделать из того, что ещё не сделала?

Он обошёл вокруг стола, присел рядом со мной, мягко, почти по-отцовски, обнял и сказал:

— Для тебя нет человека, который мог бы давать задания! И сейчас ты сама знаешь, как действовать далее!

Эти его слова вызвали у меня глубокое эмоциональное потрясение. Спас меня глоток красного вина, которое мы выпили за эту и следующую встречи в более хорошем самочувствии и за свободу.

Расставались мы так, как будто уже завтра встретимся вновь и продолжим наш разговор.

Я осталась ещё на два дня в Гааге, чтобы увидеть Генерала в зале N» 3 Гаагского трибунала на очередном статусном заседании.

Комнату для посетителей и зал для судебных заседаний разделяет перегородка из толстого пуленепробиваемого стекла. При необходимости, когда заседания носят закрытый характер, могут быть спущены жалюзи.

Я предполагала, что на заседании могут опять появиться представительницы объединения так называемых Матерей Сребреницы (они представляют только матерей-мусульманок). Мне сказали, что их приход регулируется каким-то отдельным протоколом. Сейчас здесь были только журналисты и студенты юридического факультета из Риеки (Хорватия).

Войдя в зал, генерал сразу же спросил адвокатов, где я. Мы кивнули друг другу. Позднее, в определённый момент генерал по-военному отдал мне честь. Я ответила ему тем же. Однако сейчас он выглядел по-другому. Уставшим. Когда судья вошел в зал заседаний, он не встал, как положено по судебному протоколу. Судье он объяснил, почему опоздал на заседание: он так сильно болен, что не спал всю ночь, мучаясь от болей. Одеться смог лишь с помощью надзирателей, которые помогли ему подняться и передвигаться… Он также обратился к судье с просьбой пропустить к нему супругу, пока она ещё находится в Гааге, так как не уверен, что доживёт до следующего дня…

При этом он говорил, что в Гааге он защищает не себя, а сербский народ и Республику Сербскую. Вновь требовал от судей не одевать ему наручники при перемещении из тюрьмы в Гаагу… Бесполезно…

Я была поражена! Что могло случиться за прошедшие 48 часов?

С тех пор по сей день приходят сообщения одно хуже другого о состоянии его здоровья. В какой-то момент всё «дело» генерала Радко Младича сведётся к бюллетеню о его здоровье. Может быть, кто-то заранее продумал такой сценарий его конца…