Шел один из интереснейших матчей сезона, но так как команда, за которую я болею, не играла, то я мог объективно следить за развитием событий на поле, за постепенным накалом страстей вокруг меня, даже высматривать где-то поодаль знакомых.

Я люблю ходить на футбол и тогда, когда «моя» команда не играет. Просто футбол и футбол глазами болельщика — это два разных вида спорта. Оглянитесь вокруг себя во время матча, и вы сразу определите: вон тот шатен, в берете, сдвинутом набок, готов голову положить за выигрыш «Торпедо», а толстяк, что один занимает на трибуне не меньше трех мест, не пощадит живота своего ради победы «Динамо».

Но однажды я наткнулся на болельщика-загадку. Это был пожилой мужчина в старомодном канотье — соломенной шляпе с плоским донышком. Он принадлежал к славному племени болельщиков — это бросалось в глаза сразу: то и дело вскакивал с места, кричал, бросал в воздух шляпу, хватался за виски, не видел ничего, кроме поля, на котором шла игра.

«За кого же он болеет?» — заинтересовался я. Вот «Торпедо» забивает гол. Все болельщики команды автозавода вскакивают в едином порыве и кричат так, что заглушают рев низко летящего реактивного самолета.

Динамовские приверженцы, наоборот, сидят молча, пожимают плечами, разводят руками, индифферентно кушают мороженое или морщатся, словно им отдавили сразу обе ноги.

Загадочный же болельщик вел себя спокойно. Словно на поле ничего не случилось.

Может быть, он так же, как и я, болеет за «Спартак» и поэтому сегодня на футболе «отдыхает»? Нет, он не только очень увлечен игрой, но и явно переживает происходящее.

Вот получил передачу и помчался по краю поля центр нападения «Динамо».

— Давай жми! — повскакивали с места динамовские болельщики.

Зрители-торпедовцы молчали, напряженно следя за прорывом опасного нападающего. Инициатива явно была в ногах у «Динамо».

И только странный болельщик бормотал какие-то непонятные слова:

— Намного левее (в тот момент, когда динамовский центр перемещался направо), вот так, точно... теперь стоп (а у ворот «Торпедо» бурлила, схватка), правильно. Ниже, ниже...

Я терялся в своих догадках и с трудом вытерпел до финального свистка. Странный болельщик вытер пот с лица, и только тут я понял, как тяжело он переживал игру, сколько сил он потратил на проявление своих бурных эмоций.

— Простите, — обратился я к нему, — но мы с приятелями (приятелей я приплел для удобства) поспорили: за кого вы болеете? За «Торпедо» или за «Динамо»?

Мужчина в старомодном канотье улыбнулся. Лучи улыбки пролегли через щеки к углам прищуренных глаз.

— Вы все ошиблись, — сказал он. — Я болел не за команду. Я болел за судью. Судил матч мой друг, его сегодня смотрела квалификационная комиссия, и для него матч был решающим — повысят судейскую категорию или нет? Я сам бывший футбольный судья и знаю, как трудно — вдвойне трудно — судить такие ответственные матчи.

— Ваш друг проиграл или выиграл? — спросил я.

— Выиграл, — усмехнулся оригинальный болельщик. — И, по-моему, с хорошим счетом!

Чтобы всякие намеки сразу притушить, я скажу так: фабрика наша работает хорошо, план выполняет досрочно, доход дает большой. Если не верите, могу с цифрами в руках доказать. По производству простой печени — месячное задание выполнено на сто семь процентов, по печени алкоголика — на сто пять. Головных мозгов выпустили почти вдвое сверх нормы. И вообще из всех фабрик, которые наглядные пособия делают, мы на первом месте.

А неприятности наши носили характер внутренний. Завелся у нас анонимщик. Ну, просто стихийное бедствие. Пишет на всех клевету и пишет. Задание по доносам выполняет и даже перевыполняет. Комиссии всякие ездят — из редакции, из прокуратуры, даже из Госконтроля. Потому хотя официально считается, что анонимщику веры нет и его писанину следует выбрасывать и сжигать, как заразу, но все-таки почему-то все гнусность эту читают, обсуждают и относятся к ней всерьез.

Директор наш, Николай Николаевич, очень высокий авторитет имел среди рабочего класса и даже бухгалтерии. Принципиальный человек — ежели подлизу какого-нибудь заметит, сразу вызывает редактора стенгазеты и говорит: вот, мол, так и так, имел место факт подхалимства, опиши в ближайшем номере с указанием фамилии. Распугал наш Николай Николаевич всех подхалимов — просто любо-дорого смотреть.

Сам он из старых папье-машистов, то есть прежде из папье-маше наглядные пособия клеил. Старики говорят, что лучше его во всей области никто селезенку и камни в печени не умел изобразить.

— Не та нынче селезенка! — вздыхали старики. — А взять камни в печени? Разве это печеночный камень? Булыжник это с улицы! А, взгляните, аппендикс? Смех один. Вот прежде, бывало, выдавались на-гора́ такие аппендиксы — пальчики оближешь!

Понятно, что когда пронесся слух, что Николаю Николаевичу в конце месяца стукнет шестьдесят лет, то стали планировать юбилей. Юбиляр об этом узнал и всякие торжественности запретил категорически.

Но запретить нам принести новорожденному поздравления — этого уж, конечно, никто не мог. Наш же скромняга Николай Николаевич взял да и уехал в отпуск, хотя стоял еще на дворе март — время, как известно, типично не курортное.

Мы послали ему по месту пребывания от коллектива телеграмму и отдельно — кто во что горазд — тоже стали посылать поздравления.

Потом очевидцы рассказывали, что директор был растроган, что весь санаторий его тоже поздравлял, и все получилось очень душевно и симпатично.

Николай Николаевич ответил большим письмом — прямо на местком. И там фамилии всех тех товарищей, кто его в индивидуальном порядке поздравил, были перечислены. Всех, кроме Нуликова. Народ удивился, потому Нуликов квитанцию показывал — двадцать пять слов общей сложностью в десять рублей!

Сам Нуликов был так огорчен, что даже бюллетень взял на два дня. И его работу по производству мозговых извилин пришлось мне делать — не срывать же график!

Когда директор прибыл из санатория, кто-то не удержался и сказал ему:

— Даже странно, Николай Николаевич, как вы, человек чуткий и с высшим образованием, забыли в своем ответе Нуликова упомянуть. Мучается человек до невозможности, даже норму не перевыполняет уже две недели.

— Не может быть! — забеспокоился директор. — Этого не может быть!

Он тут же достал из ящика стола все поздравительные телеграммы, общим числом тридцать штук, и мы прямо по списку проверили — Нуликова не было.

— Как же так? — сказал Нуликов страдающим голосом. — Да вот у меня даже квитанция есть... Двадцать пять слов... О деньгах я уже не говорю...

— Интересно, — директор взял квитанцию и полез в портфель. Вынимает оттуда еще одну телеграмму. Сверил квитанцию с номером.

— Она, — говорит. — Доставлена точно. Только гражданин Нуликов забыл под ней подписаться.

И видим мы: вместо имени-фамилии под телеграммой слова:

Вот что значит рефлекс: привычка сработала.

С того дня у нас на фабрике гораздо легче дышать стало. И теперь все комиссии — от газет, прокуратуры и даже Госконтроля — в других местах работают, где еще нуликовых не удалось вывести на чистую водичку.

Знаменитый советский скрипач, неоднократный победитель международных конкурсов, приехал с гастролями на далекий север. Играть ему приходилось в самых сложных условиях: и в небольших домиках перед несколькими десятками слушателей, и в холодных помещениях (ибо снаружи стоял такой мороз, что большой зал невозможно было натопить до нужной температуры), и в ярангах оленеводов.