— Гужов. Следователь прокуратуры.

— Прокуратуры? Это хуже. Это не его подчиненный. Но я все равно с ним поговорю.

— Но звонить ему ведь неудобно?

— Да, отсюда вообще-то к нему не дозвонишься, — согласился Суховерхов. — Надо ехать.

— И поедешь — он сразу тебя не примет, — в тон другу ответил Варгин.

— Не сразу, а примет.

— Пообещает, а не сделает.

— Нет, не думаю! Надо знать Виктора Петровича.

— Ну тогда, Михаил, на тебя вся надежда, — сказал Варгин. — Поезжай. Меня могут держать в больнице хоть месяц. Так Хованцев сказал.

— Хорошо, только не подписывай протокол.

Суховерхов тут же стал считать дни, когда он сможет выехать. Завтра приезжают шефы копать картошку. Надо наладить питание, жилье. Послезавтра — областной ударник по уборке. Это, само собой, пропавший день.

Да, поехать он сможет только на будущей неделе.

Варгин слушал Михаила и вел свой подсчет. «Заочно меня из партии исключить не могут, — рассуждал он. — Поваляюсь тут сколько можно. Может, этот Виктор, как его? Петрович… и в самом деле что-нибудь сделает».

Кому случалось бывать в таких местах, как больница, тот знает, что здесь очень скоро создается свой быт, привычки, нравы, обычаи.

Очень скоро привык к этому быту и Варгин.

Тихон Иванович чувствовал себя лучше. Сидеть наверху, в тесной палате, занятому своими мыслями было невмоготу. Набросив на плечи, поверх больничной одежды, ватник, позавтракав и приняв назначенные процедуры, он спускался в скверик, садился на скамейку и сидел, поглядывая, как мимо проходили машины и люди.

Мимо проходили и больные. Некоторые из них здоровались. Но Тихон Иванович на приветствия их отвечал неохотно.

Большинство больных — мужиков и баб — были горожане. Они узнавали его, удивленно таращили на него глаза, здоровались:

— Здравствуйте, Тихон Иванович!

— Здравствуйте, — раздраженно отвечал Варгин и, несмотря на запрет врачей, лез за папиросой.

Однажды с ним поздоровался мужчина в больничной одежде. Поверх полосатой куртки небрежно наброшено демисезонное пальто.

— Можно, по старой памяти, присесть с тобой рядом?

— Пожалуйста, — бросил Тихон Иванович, освобождая место.

И когда мужчина сел, Варгин невольно посмотрел на него. В больном Тихон Иванович с трудом узнал Серафима Ловцова. Варгин наслышан был о его болезни. Еще весной поговаривали, что Серафим нездоров, искали временную замену директору. Но Тихон Иванович не знал, что Серафим так плох. Узнав теперь Ловцова, Варгин чуть не вскрикнул: «Серафим, что с тобой?»

Некогда цветущий, еще не старый человек, Ловцов сгорбился, высох, на лице его остались лишь глаза и нос.

Варгин сдержался, поздоровался дружелюбно.

— Какими путями? — спросил Ловцов.

— Такими же, как и ты. Сердце.

— Нет, брат, у меня путь известный: на погост.

— Ну, потопчем еще эту землю.

— Нет, Серафим Ловцов оттоптал свое. Мало, конечно, но оттоптал. Несправедливо это. Живут ведь люди и без болезней даже. А человек, который с утра до вечера в заботах: как бы прокормить людей, как бы их напоить. И вот он — этот человек. На кого он стал похож?

— А что говорят врачи?

— Говорят, язва желудка. Но я-то знаю, что это не язва. Помру скоро.

— Зачем же так на себя наговаривать.

— Я не наговариваю. Я точно знаю. Потому и напросился в больницу. На людях мне легче, чем одному. Смотришь на людей, как они растрачивают время впустую: играют в домино, разговаривают бог знает о чем, и думаешь: как вы мелочны, как ничтожны! И это единственно разумные существа на земле.

— Ну что ты? — удивился Варгин. — Люди, скорее, слабы. Поддаются обстоятельствам. Ленятся. Их можно понять и простить.

— Простить? Нет! За безделье прощенья нет. Думаю сейчас… если бы мне здоровье, я бы никогда не повторил той ошибки, которую я сделал десять лет назад, согласившись стать директором совхоза. Что мне это дало? Только одни переживания да страхи. Не сделаешь это — выговор! Не сдашь мясо в срок — выговор! Был бы я рядовым, лучше б было. Не веришь? — на ферму скотником пошел бы, был бы здоров. Больше бы пользы принес. Хочется руками добро людям делать, а не языком.

— Да, наше дело — не радость, — согласился Варгин. — Но и своими руками делать что-либо мы разучились.

— Я думаю, смог бы.

Варгин помолчал.

— Ты по болезни тут или так — от неприятностей своих сбежал?

— Меня врачи сюда определили.

— Ты неприятностей не бойся. Долгачева тебя в обиду не даст.

— У нее тоже не все права.

— Это верно. Обещала мне врачей из области прислать. Да что-то не шлет. Все, может, помогли бы.

— Конечно, помогут.

— Помогут, думаешь? А я полагаю — нет. Ни у людей, ни у того, кто выше нас стоит, нет такой силы, — сказал Ловцов. — Все-таки плохо устроена эта жизнь! Только научился кое-что понимать, а она тебе, старая баба с косой за плечами: собирайся, Серафим, пошли! И пошли. Лежу, думаю: «Если б дали мне пожить еще год. Один год. В год — у-у! — я бы Лысую гору свернул».

— Уж без тебя свернули, — пошутил Варгин.

Поначалу Тихон Иванович еще пытался шуткой отстоять свое, не соглашался с ним. Но очень скоро Варгин понял, что это бессмысленно: Ловцов уже давно продумал свое понимание жизни. В болезни своей Ловцов дошел уже до крайности; он терял нить разговора, обрывал его на полуслове, сбивался, повторяясь:

— Стал бы я кем угодно. Скотником стал бы. Еще лучше — пчеловодом, как вон отец Долгачевой. Нет ведь важнее никакой должности, чем жизнь. И мне бы только жить! Пусть самым неприметным человеком, но жить. Я уж продумал все. Мы, брат, с тобой испорчены: хотим быть наверху, хотим быть хозяевами. А жизнь к нам оборачивается и говорит: «Вы — пигмеи! Я — хозяйка»» И она права.

Сославшись на то, что ему теперь надо пройти лечебную процедуру, Тихон Иванович поднялся. Но тут же встал и Серафим. Он спросил, в какой палате поместили Варгина, пообещал зайти, проведать. Тихон Иванович сказал и, пока они шли по гравийной дорожке, все жался к обочине, уступая место Ловкачеву.

Варгин хотел спросить Серафима: говорил ли ему кто-либо, что Тихон Иванович побоялся наказания и сбежал в больницу или это сам он придумал? Но спросить не осмелился. Ловцов опять начнет свое: «Человеческая должность…» «А она, эта должность, разная бывает: у меня — своя, у тебя, друг, своя. Вся разница в том, как ее понимать. Вот в чем беда», — рассуждал он.

Этими рассуждениями Варгин занят был весь день. К ним он возвращался все время — и за едой, и в минуты отдыха.

«Выходит, что бывает положение и хуже, чем у меня, — рассуждал Тихон Иванович. — Не надо только падать духом — вот вся вера».

И, как это часто бывало с ним и раньше, на фронте, в минуты опасности, он вдруг обрел спокойствие.

«Ну что ж, и беспартийные живут», — решил он. Пусть исключат из партии, судят, но совесть его чиста. Будет чиста! Если он прямо будет смотреть в лицо опасности и не станет избегать ее, как теперь.

Утро следующего дня Тихон Иванович начал с того, что поднял телефонную трубку и попросил соединить его с правлением колхоза «Рассвет». Телефонистки уже знали, где у них Варгин, и когда он попросил своего заместителя, то через минуту-другую сказали, что Баранцева нет у себя. Но как только он объявится, так они соединят Варгина с ним.

В ожидании звонка Тихон Иванович ходил по палате и думал.

Сколько лет он, Варгин, председательствует, а вот не воспитал преемника. Нет! Не подготовил себе смены, не вырастил заместителя, достойного себя — по хватке и по умению хозяйничать. Как он по крохам собирал богатство! Где хитростью, где напористостью брал. Долгачевой нелегко будет найти замену ему.

«А где я сам был? — казнил себя Тихон Иванович. — Тянул с этим делом. Подписывал бумаги и не думал, что придет день и эти бумаги придется передавать другому».