И вместе с лодкой, которая плыла, отойдя от берега, отошли в небытие и все земные заботы. Хованцев думал теперь только о рыбалке, о том, поймает ли он судака или щуку.

Переплыв на тот берег Оки, где был городской пляж, он передохнул, снял ватник, бросил его на корму.

Хованцев приналег на весла. Он плыл быстро. В рубашке с засученными рукавами — он работал веслами легко и, наверное, красиво. Во всяком случае, лопасти ударялись о воду без брызг. Он знал, что грести ему долго, пока не скроется вдали город. Хованцев любил рыбачить наедине. Вблизи города хоть и есть гряда, где стоит судак, но тут, как мухи, сидят сонные еще лодочники, ловят в проводку тарашку, подлещика. Начнешь проводить лодку, ворчат на тебя. Он любил рыбачить в Станковом, Возле красного бакена. Это место такое на Оке, выше Улая. Там выход на каменную гряду и сама гряда, и затон, где гуляют судак и щука.

Ока парила. Туман клочьями отдирало от воды и несло к берегу, к ракитовым кустам, которые казались черными.

Хованцев греб и все смотрел на берег, на эти клочья тумана, стараясь по движению их определить направление ветра — попутный ли? встречный ли? От ветра зависит успех рыбалки.

Но движение ветра в этот ранний час определить нельзя: туман на реке создает свое движение.

Левая уключина поскрипывала. Надо было ее смочить водой. Но Хованцев на уключину не обращал внимания. Все греб и греб.

Вот уже болотце. Дальше — Песочня. Впадала когда-то в Оку речка такая, теперь пересохла.

И Песочня позади.

Теперь можно передохнуть, расслабиться.

Хованцев заплыл на самый верх заездки, закурил, ощущая во всем теле приятную усталость. Бросив сигарету, он взял ведерко, сменил воду пескарям и с волнением, равным, может, молящемуся, стал распутывать поводок. Удилище у него было обыкновенное, спиннинговое, и не бамбуковое, а металлическое. Оно было с длинной пробковой рукояткой и нравилось Хованцеву. Он много выудил рыбы этим спиннингом. Пропускные кольца кое-где поизносились, расшатались, но он все равно брал с собой только это удилище. Всякий раз, бывая в городе, Хованцев намеревался присмотреть новый спиннинг из пластика. Да руки все до этого не доходили.

Ловил старым — и слава богу!

Хованцев вытянул с катушки метра два лески и, не глядя в ведерко, поймал пескаря. Он насадил живца за жабры на «единичку», а затем завел «двойничок» в тельце рыбки — чуть повыше спинного плавника. На двух крючках живец двигался естественно, как на воле.

Хованцев выбросил пескаря за борт лодки. Живец, почувствовав свободу, метнулся вглубь. Тем временем плоскодонку отнесло, и Хованцев взялся за весла.

Ветра не было. Приходилось все время проталкивать лодку.

Хованцев освободил катушку, и леска, увлекаемая грузом, пошла ко дну. Через миг-другой сердце радостно екнуло: груз ударился о дно. Пескарь словно прилип к камню, ища себе спасения. Но спасения не было: Хованцев тут же поднял спиннинг и стал «тюкать» — опускать и поднимать удилище. Вверх — вниз. Вверх — вниз.

Наступил самый волнующий момент: рыбалка началась.

Хованцев очень любил это мгновение. Ради этого он встал еще до солнца, не ел ничего, шлепал веслами. Хованцев любил миг тишины, когда он становился участником необъяснимого таинства соединения с природой.

«Ах, какая красота!» — вздыхал про себя Хованцев. Он жалел всех, кто не испытывал в жизни такого чувства. Ему, например, часто даже снилось: он опускает в воду грузило с пескарем. Он любил этот миг даже не меньше самой поклевки, когда, сделав подсечку, ощущал на конце спиннинга живую тяжесть, рывок — и, не отдавая рыбе ни одного сантиметра, начинал быстро крутить катушку.

Да, лодку подхватило течением и понесло.

Было хорошо видно, как туман, обнимающий гладь воды, подымался и нехотя, пеленой, уходил на берег. По реке — то тут, то там — шла мелкая рябь, которая оживилась, едва дунул тихий ветерок.

Ветер разворачивал плоскодонку, сбивал ее ход. Хованцев одной рукой правил лодкой, а другой, в которой был зажат спиннинг, «тюкал».

Его несло — не было ни зацепов, ни всяких иных задержек. Он спокойно плыл вдоль гряды. Возле берега были оползни, а там, где он плыл, — камни, настоящая банка из камней. Летом, когда Ока мелеет, вершины их оголялись, и Хованцев знал, что их обходить надо глубиной, но не очень удаляясь от берега: необходимо было лодку провести по стрежню.

Хованцев и повел плоскодонку обычным путем, мимо каменной гряды. Пескарь забеспокоился: живца невозможно стало вытянуть из-под камней. Он все время норовил найти укрытие.

— Тут стоит щука! — решил Хованцев.

И только он подумал об этом, как живца кто-то схватил. Хованцев почувствовал, изготовился для подсечки, но пескарь неожиданно рванулся в сторону и замер.

Хованцев выбрал лесу: весь живец был изодран. Ясно: брала щука.

Ранней весной щука и судак берут решительно, с ходу. В сентябре же, когда осенний жор только начинается, рыба клюет лениво, нехотя, как бы играя с живцом.

Хованцев насадил свежего пескаря и снова заехал наверх.

Еще на памяти Хованцева рыбаки ловили даже стерлядь. Теперь стерляди не осталось и в помине. Вскоре после войны ранней весной, когда летел майский жук, на этого самого жука он ловил голавля — по два десятка за зорю. А теперь даже голавля на Быку не стало. Ерш все задушил — на любую наживу берет, — да и тот пахнет нефтью.

Хованцев миновал всю заездку — снова камни, болотце.

Мертво!

Пескарь ни разу не шелохнулся.

«Плохо дело» — думал он. — Щучья поклевка — это дело случая. Надо искать другое место, где стоит судак. Наверное, рыбаки пробили вчера закос[1]. А я собрался на судака».

Хованцев заплыл еще раз. Хотел было выкурить сигарету, но передумал: некогда курить, не за тем он сюда приехал. Опустив снастку, он попридержал катушку большим пальцем руки до тех пор, пока грузило снова не ударилось о дно.

Туман тем временем растащило. Выглянуло солнце, и река, и лес, и прибрежные ивы — все разом заискрилось, заиграло разными красками.

Стало жарко.

Начался ветер — попутный. Лесу разматывало, лишь успевай опускать и подымать живца, чтоб избежать зацепа.

Хованцев поравнялся с красным бакеном.

Бакен уже погас и мирно покачивался на своих поплавках-крестовинах. Напротив бакена — знал он — камни под водой на метр, а то и больше уступом подымались наверх, образуя ступеньку. Готовясь укоротить лесу, Хованцев стал выбирать ее из воды. Но не успел он это сделать, как кто-то с силой рванул живца: тук! тук! Раз-другой.

«Тук!», «Тук!» — отозвалось сердце.

Хованцев знал, что так стучит судак.

Он встал и подсек со всей силой. Подсечка получилась не очень надежная. Он любил подсекать, чтоб удилище свистело, а на этот раз было много лески, и он сплоховал.

Стоя в лодке, Хованцев начал наматывать леску. Напрягшись всем телом, он ощутил на конце лесы метущуюся тяжесть рыбы и начал лихорадочно крутить катушку.

Большелобый судак — серебристо-розовый красавец, раскрыв пасть, выскочил из воды метрах в двух от лодки. Увидев свет, судак тотчас же метнулся под плоскодонку.

Хованцев ожидал этого. Он сел и на какое-то время попридержал лесу, а второй рукой потянулся за багорчиком. Он потихоньку вытянул из-под лодки свою добычу. Судак метался, норовя все время скрыться под лодку, в темноту. Но очень скоро сдался, перестал вести неравную борьбу и лег на воду, вывернув свое белое жирное тело и тараща глаза и плавники.

Хованцев резким ударом багра подцепил рыбу и, бросив ее в лодку, нагнулся за куканом.

В начале девятого Хованцев вернулся.

Он привязал лодку, взял снасти, выплеснул воду вместе с мятыми и ободранными пескарями, оставшимися после рыбалки, отвязал от сиденья кукан и стал полоскать рыбу в проточной воде: точь-в-точь как бабы полощут белье. Потом он бросил рыбу в пустое ведерко — головами кверху — и пошел домой.