Ольга не пришла в бешенство или хотя бы в раздражение, как можно было ожидать. Вместо этого она опять мягко и осторожно взяла мою руку в свою теплую ладонь.

– Дай бог, чтобы мне не пришлось отвечать на этот ваш вопрос. Но… если все же придется ответить, я предпочту взять на размышление еще несколько лет.

– А скажите, – думаю, голос мой изрядно дрожал, – Леня, ваш брат, он тоже так думает? Ему тоже важно, чтобы у своей женщины он был первым?

Она посмотрела на меня с явной жалостью.

– Я никогда не говорила с ним на эту тему. Зачем? Для него я никакой не психолог. Для него я – сестра, младшая сестра. Но думаю, что в этом вопросе он такой же, как все. Я не хочу вас огорчать и тем более делать вам больно. Но поверьте, исключений нет! И равенства нет. Я никому раньше не говорила об этом, но однажды мне пришлось побеседовать на эту тему с собственной мамой. У нее до отца был мужчина, и она, познакомившись с отцом и приняв его предложение, рассказала ему об этом. Она даже взялась доказывать ему, что имеет право продолжать по-приятельски общаться со своим прежним любовником, что между мужчиной и женщиной существует равенство, в том числе и в этом вопросе.

– И что?

– Доказала, разумеется! Отец спорить не стал, но… спит в отдельной постели… Нас с Леней они родили, конечно, но вообще-то… папа с мамой у нас… дружат.

Я задумалась… Зачем все-таки Ленина сестра столь упорно развивает эту тему? Ответ очевиден: она просто не хочет, чтобы я, отвязная девица, а по ее мнению, просто падшая женщина, имела что-то общее с ее обожаемым братом! И именно ради этого на самом деле она пришла «навестить» меня и проявить тем самым свое «благородство». Мутная волна злобы вскипела в моей душе. Но я поняла, что должна сдержаться, – ведь, выплеснув свою боль и обиду, я еще дальше отброшу себя от Лени.

– Знаете, Оля, я очень благодарна вам за предоставленную информацию, но предпочитаю остаться при своем мнении. К тому же я не особо верю в психологию – уж больно много спекуляций допускает эта наука. Психиатрия мне понятнее, чем ваша специальность, но я пока еще не клиент этих врачей… Я вас ничем не обидела, Оля?

Похоже, я опять ударила в воздух. Девушка мягко улыбнулась.

– Мне показалось, вы считаете, будто я призываю вас отказаться от моего брата. Поверьте, это совсем не так! Ваш адвокат действительно уверял нас, что вам недолго осталось здесь мучиться… – Она улыбнулась. – В хорошем смысле этого слова, разумеется! Вся моя семья будет рада вашему избавлению. Ни одна настоящая сестра в мире не пожелает, чтобы от ее брата, так пострадавшего и потерявшего здоровье, отказалась любящая его женщина. А в вашем отношении к Лене у меня нет никаких оснований сомневаться. В особенности после сегодняшней встречи. Он несколько лет назад уже сделал вам предложение, и я знаю, что ничто на свете не заставит его отказаться от своих слов.

Ольга постоянно оказывалась и умнее, и лучше, чем мне казалось еще минуту назад.

– Я вылечу его и спасу! Я найду для Лениного лечения любые, вы слышите, Оля, любые средства!

В замке щелкнул ключ. Время нашего свидания истекло. Моя гостья поднялась с койки. Она продолжала держать мою руку в своей и при этом неотрывно смотрела в мои глаза.

– Я знаю, что это действительно так! – сказала Ольга, перед тем как скрыться за дверью. – Спасибо вам! Бог с ней, с моей психологией! По поводу того, что мы с вами обсуждали, я, честное слово, мечтаю оказаться неправой. Просто будьте готовы к тому, что такая проблема в природе существует… и в принципе существует… и реально…

Перед тем как выйти из камеры, она положила мне на стол лист с телефонами и адресами всего их семейства.

– Каждый из нас ждет вашего звонка в любой день и в любое время. Когда уйдете отсюда, то не забудьте сообщить нам свои номера.

Я не забыла!

Как странно устроен этот мир! Я испытала необыкновенную радость, когда на моих запястьях защелкнулись наручники. Для меня этот щелчок означал не что иное, как близкую свободу. Я так и не увидела страны, в которую два с небольшим месяца назад прилетела на недельку отдохнуть. До самого трапа меня провожали незнакомый мне охранник в темных, почти непроницаемых для света очках, сонный сотрудник российского консульства и Ави Руденецкий. Я поинтересовалась у Ави относительно своего официального защитника Рами Мучника. Ави засмеялся и поведал мне, что явный идиотизм его подчиненного произвел, судя по всему, очень приятное впечатление на руководство одной из политических партий левого толка, и теперь господин Мучник начал политическую карьеру.

– Скоро он станет парламентарием! – уверил меня господин Руденецкий. – Помяните мое слово! В политике идиоты и бездельники чувствуют себя на своем месте!

Пассажиры самолета, направляющегося из аэропорта Бен-Гурион во Внуково, с нервным любопытством смотрели на мои «браслеты», когда я в сопровождении двух крепких парней в штатском проследовала в салон бизнес-класса. Никого, кроме нас, в этом отгороженном пространстве повышенного комфорта не наблюдалось. Мы летели здесь втроем, и мои сопровождающие с тоской следили, как их подопечная нагружается роскошным французским коньяком в ожидании встречи с родиной. Им-то пить было нельзя, бедолагам!

Встреча во Внукове меня разочаровала. Мама о моем приезде не была уведомлена вовсе. Семена тоже не было, а Игорь Борисович Чертков всем своим видом показывал, насколько неприятно и обременительно для него это мероприятие. Он лишь холодно кивнул мне и сразу же отвернулся. Я понимала, что создала массу проблем для своих друзей и коллег, но надеялась все же, что хоть кто-то здесь порадуется моему появлению. При этом я пока не понимала, в каком качестве здесь присутствует господин Чертков. После выполнения пограничных и таможенных формальностей с меня сняли импортные наручники, но тут же надели отечественные. Особой разницы я, надо сказать, не ощутила. Всякая радость по поводу возвращения у меня прошла, стало грустно и даже страшно.

Вместо нормальной машины меня вместе с побитым жизнью ментом-охранником усадили в зарешеченный «уазик» и без каких бы то ни было объяснений повезли в неизвестном направлении. Уже на выезде с огороженной территории аэродрома я увидела нескольких фотокорреспондентов, вооруженных камерами с огромными телеобъективами.

Стерегущий меня старый сержант указал пальцем на буквально прилипших к проволочному ограждению людей и, широко улыбнувшись во весь щербатый рот, промолвил:

– Папарацци!

Я пожала плечами.

Через сорок минут мы въехали на малогостеприимную территорию одной из московских тюрем. Сержант распахнул дверь маленького автозака и даже помог мне вылезти наружу. Я переминалась с ноги на ногу на сером асфальте в самом центре большого бетонного мешка и не понимала, что со мной будет дальше. Задавать вопросы было некому. Но прошло несколько минут, и железные ворота, через которые мы попали сюда, распахнулись. Внутрь въехал черный «Мерседес» Черткова. Теперь все было по-другому! Игорь Борисович подошел ко мне с самой очаровательной улыбкой, на которую вообще был способен. Способен, как обычно, не очень, но существенного значения это не имело. Вслед за ним из машины вышел толстый прокурор в генеральских погонах. На его красном пропитом лице уж вовсе никакой улыбки не было, зато в его руке блеснул ключ, и через мгновение мои руки были свободны.

– Добро пожаловать на родину! – Игорь Борисович обвел рукой бетонные строения, окружавшие тюремный двор.

– Здесь теперь будет мой дом? – как могла иронично проговорила я.

Разумеется, я ожидала немедленного опровержения, но мой компаньон утвердительно кивнул, а прокурор ответил мне просто-таки иронически:

– Именно! Существуют международные организации, которые тщательнейшим образом проверяют, как содержатся лица, перемещенные для исполнения наказания в страну постоянного проживания. А ваша персона, скорее всего, интересует еще и представительство Палестинской автономии в Москве. Вы для них ненавистная детоубийца.