– Правильно! Мама тоже лучшая!

Вот, теперь получено согласие!

– Ну, что? Пошли звонить папе! Пригласим его на день рождения!

Два восторженных толчка!

Я набрала номер и сразу услышала столь приятный мне голос. Правда, сейчас он не волновал меня, как прежде. Скорее я волновалась при мысли о подготовленном сюрпризе. Разговор наш был очень короток. Я только сказала Лене, что жду его не в Москве, а на Кануе и у него здесь будет прекрасная возможность отдохнуть, а кроме того, я приготовила для него сюрприз, о котором до самой нашей встречи не скажу. Как обычно, Леня не захотел лететь за мой счет и заверил меня, что билеты для него не проблема. Через час он перезвонил и сказал, что через неделю прилетает. Обрадованная, я положила трубку. Мой мальчик тоже недвусмысленно выразил свой восторг – ведь у него появилась прекрасная возможность в первый же день своей земной жизни увидеть сразу и маму, и папу!

За день до Лениного приезда родила Маша. Произошло это ночью. Она оказалась очень здоровой девкой – все произошло столь быстро, что Василиса с доктором Ченом приняли роды прямо в бунгало, не вызывая никого из клиники. Василиса пришла ко мне с этим известием уже наутро. По ее словам, от них только что ушел доктор Харикумар, подтвердивший, что разрешение от бремени прошло как нельзя успешно. Он высоко оценил работу китайского коллеги и сделал несколько назначений. Василиса передала мне Машину просьбу зайти вечером в бунгало ее навестить и поздравить, правда, на вопрос про пол и размер младенца не ответила, сославшись на неизвестный мне до этого якобы китайский обычай не показывать и не обсуждать новорожденного ни с кем, кроме ближайших родственников, до тех пор, пока тот не достигнет месячного возраста. Таким образом, я поняла, что посмотреть на ребенка мне так и не удастся и придется удовлетвориться общением с его идиоткой мамашей. Однако, учитывая, что и мне самой оставалось «ходить» недолго, я решила все же не отказывать соплеменнице.

Вечером я явилась в обиталище Космонавта. Обстановка мне сразу показалась странной. Несмотря на утверждения о полном и всеобщем благополучии, в огромном бунгало царила нервная суета. Василиса усадила меня в кресло перед входом, сказав, что Маша сейчас кормит и надо подождать. Меня взяло зло. Какого черта! Я что, напрашивалась сюда, чтобы мне еще ждать! Но решила пока промолчать. Чувствуя мое настроение, Василиса явно забеспокоилась и как-то очень подобострастно предложила принести мне чего-нибудь попить. Я выбрала грейпфрутовый сок, через минуту получила его и выпила почти залпом. Только проглотив, я почувствовала, что к обычной приятной грейпфрутовой горечи примешалось еще какое-то мерзкое послевкусие. Действительно, подумала я, все, что исходит от Маши с ее странной свитой, гадко и противно – от разговоров до сока. Я подождала еще минут десять и пришла к выводу, что с меня хватит. Я решила встать и уйти. Но, к ужасу своему, обнаружила, что ноги меня не слушались. Потом я почувствовала, что руки тоже мне не подчиняются. Последнее, что я помнила, – как беспокойно толкнулся в животе мой мальчик. Он понял, что происходит неладное, раньше меня.

Очнулась я в клинике. Я лежала в палате. Надо мной склонился испуганный доктор Харикумар и одна из его медсестер. Неприятно тянуло живот, в вене на левой руке торчала игла, подсоединенная к подвешенной над кроватью капельнице.

– What happened with me?[6] – едва смогла я прошептать.

Доктор Харикумар дрожал всем телом. Он сказал, что неизвестные привезли меня ночью в клинику в бессознательном состоянии. Двери были без особого труда взломаны, после чего они затащили меня в операционную и сделали мне кесарево сечение. Он не знает, кому и зачем это могло понадобиться, но единственное, чем он меня может успокоить, что сделано это было, судя по всему, квалифицированно. Швы наложены профессионально. Наркоз был тоже применен достаточно грамотно, притом, что сознание я потеряла, скорее всего, от приема какого-то сильного снотворного или наркотика, а может, и их комбинации. Оставили меня с капельницей, в зафиксированном состоянии. Пришедшие утром медсестры страшно перепугались и вызвали шефа. И вот он здесь. Все теперь под контролем.

– Где мой сын? – прохрипела я по-английски.

Доктор замешкался.

– У вас родился чудный, здоровый и очень красивый ребенок, – он развел руками. – Но, это, простите, девочка! Полюбуйтесь, какая чудесная!

Ко мне поднесли завернутое в простынку дитя. Я, дрожа от слабости и от волнения, приподняла голову и увидела… темненькую мордочку с явно негроидными чертами лица. И все поняла!

– Где Маша?! Вы же этого ребенка видели вчера у Маши! – захрипела я на Харикумара. – Это она родила эту девочку! Вы же знаете! Вы сговорились!

– Я ни у кого не был вчера! – затрясся еще пуще прежнего доктор. – Я не слышал ничего о том, чтобы та русская женщина рожала! Здесь ее не было, и мне никто не звонил!

Наступила полная ясность. Эта дрянь, рассказав мне свою историю с негритенком, впервые задумалась о том, кто же на самом деле будущий отец. Боясь за свою шкуру да еще надеясь получить обещанный за наследника миллион долларов, решила рожать дома со своими китайцами. Убедившись, что все случилось именно так, как она опасалась, саратовская шлюха уговорила своих подельников вырвать моего сына даже не из рук моих, а еще из живота. Они вытащили его еще маленького и неготового к жизни в этом жутком мире и сейчас, наверное, уже бегут в свой Саратов. Единственное, на что мне оставалось надеяться, – что эти купленные за какие-нибудь ничтожные гроши китайцы не дадут ему погибнуть. А дальше я доберусь до них, верну сына и сама еще не знаю, что сделаю со всей этой мразью.

Девочка тихонько заскрипела, и мне вдруг стало так жалко ее, не нужную никому на свете. Я потянулась к ней, и медсестра испуганно отпрянула. Харикумар и его персонал наконец поняли, что случилось, и не знали теперь, чего от меня ожидать. Я приспустила одеяло и, не имея сил говорить, показала, что буду кормить младенца.

Слава богу, молоко пришло, и я, кормя несчастную девочку, подумала вдруг, что мне воздастся за это, и мой сынок тоже будет сыт и здоров. Мы скоро будем с ним вместе!

Девочка поела и уснула. Мой мозг из последних сил бился над планом и порядком действий, когда в комнату быстрым шагом вошел Харикумар с огромным букетом в руках.

– К вам приехал муж! – проговорил он и поставил цветы в пластиковое ведро. – Он хочет видеть вас и дитя!

Я застонала. Леня! Бедный Леня!

– Вы же все понимаете! – прохрипела я. – Выпроводите его отсюда! Пусть уезжает к себе домой! Скажите, что здесь карантин, что у меня послеродовое бешенство! Скажите, что ребенок здоров, но ему его не покажут! Умоляю! Придумайте что-нибудь!

– Мы ему все объясним! – воскликнул Харикумар.

– Он не поверит! Он решит, что я вас уговорила. Он уверен, что он бесплоден! Он должен уехать!

Я не знала, что доктор сказал Лене, но тот действительно сразу же уехал. Мы не увиделись даже на миг. Да, я сама так хотела! Но… Я понимала, что сил у меня очень мало, но действовать надо срочно. Я позвала доктора Харикумара

– Доктор! У меня к вам три просьбы!

– Любые! – ответил он.

– Первое, позвоните моей секретарше Ирине и расскажите ей все. Пусть передаст дальше. Попробуйте найти в Ришикеше или где угодно в Гималаях Алексея, владельца бунгало, и узнать у него, как отыскать Машиного мужа. Но только узнать! Ничего не предпринимать! И главное, третье. Они, может быть, еще в Таиланде! Они не могут уехать, не оформив документов на ребенка. Поэтому свяжитесь с Тао.

– С…

– Да, свяжитесь с Большим Тао и передайте ему, что Маленький Тао похищен при рождении! – Слезы застилали мне глаза. Сквозь пелену я посмотрела на спящую рядом со мной темненькую девочку. – И скажите ему еще, что Маленькая Линя… она – у меня!

Ненавижу ждать! Ничего нет хуже, чем листать календарь или следить за стрелками часов, размышляя о том, что сейчас делают те, от кого зависит твоя дальнейшая жизнь. Ожидание всегда пассивно. Ожидание давит на психику. Ожидание порождает ощущение собственной беспомощности. И наверное, самое отвратительное – это ожидание собственной смерти. Я не дремучая пугливая дура. Я читала Библию и Евангелие. Я читала и Платона, и Монтеня, и Толстого. Я прекрасно понимаю, что бессмысленно бояться того, что неизбежно. А смерть, как говорят американцы, столь же неизбежна, как и налоги. Насчет налогов я как российский предприниматель, конечно, могу и поспорить, но что касается смерти… Я считаю себя христианкой, а потому верю в то, что в силах Всевышнего смертию смерть попрать. Но до сих пор это было как-то абстрактно. А вот сейчас попрать смерть мне придется собственной смертию! Не абстрактно, не когда-нибудь в неопределенно далекой старости, а сейчас, сегодня. Перспектива моей гибели теперь уже стала совершенно отчетливой. Я понимаю, что шансы выжить у меня невелики, но почему-то нет никакого желания сдаваться без борьбы. Наверное, меня так и не дождутся в раю – ведь я не научилась подставлять правую щеку, получив удар по левой. Как-то не выходит. Да и евангельское «возлюби врага своего» остается для меня, увы, не более чем пустой фигурой речи. Куда ближе мне ветхозаветное «Око за око! Зуб за зуб!». Но и тут, каюсь, моя натура не дает мне сдержаться, и бешеная ярость выплескивается наружу. Еще никого в этой жизни я не ударила первая – но за свой зуб, а тем более за зуб близкого мне человека порой вырываю всю челюсть, а за глаз могу снести голову. И сплю после этого абсолютно спокойно! Мне не снятся по ночам ни размазанные по раскаленному асфальту мозги убитого мной юного камнеметателя, ни расползающиеся на носилках тела тети Тони, Коси и Гоги. Да и Леха с Колей не являются ко мне в спальню в предрассветный час. Следует сказать, что жизни последних пятерых не на моей совести, но я не предприняла ничего для их спасения и не скорбела о них, а, наоборот, скорее радовалась свершившемуся! Наверное, мне суждено за все ответить перед Всевышним, но ведь он сам одарил меня инстинктом самосохранения и сам послал мне детей, за которых я, как всякая самка, готова порвать на части любого хищника. Ведь не просто так окружил он меня людьми, которых я люблю и за которых отвечаю. И что мне делать, если они слабее меня и нуждаются во мне? Или я не должна защитить их от опасностей и тревог?! Я готова к твоему суду, Господи! Я отвечу за все! Можешь считать это молитвой. Правда, передо мной нет иконы. Одна из стен залита красным, но во мраке кажется, что пятна на ней черного цвета. С противоположной стороны висит сохранившийся с незапамятных времен пыльный портрет бывшего вождя, под ним – почти стершаяся надпись, гласящая, что он, блин, все еще живее всех живых. Раньше даже в нормальном свете не обратила бы внимания ни на портрет, ни на надпись. Во мраке Владимир Ильич выглядит еще гаже, чем обычно. Хрен с ним! Я не Маяковский, и с лысым сифилитиком мне говорить не о чем. Хотя, может быть, эта зловещая, освещенная лишь бледным лунным светом рожа – последнее попавшееся мне на глаза произведение искусства. На старом директорском столе валяется старая бухгалтерская книга, на ней пистолет Макарова и два полных магазина к нему. Это все, на что мне остается рассчитывать. И помощи прийти неоткуда. Ну что ж! Этого и следовало ожидать! И на том спасибо, что есть этот ствол со спиленным номером. «Макаров» – это, конечно, дерьмо, но мастерство не пропьешь. Скоростная стрельба была в стрелковой секции моим коньком, и я надеюсь, что успею все отстрелять. В этом случае минимум каждая вторая из шестнадцати пуль ляжет в цель. Это восемь попаданий, и половина из этих попаданий будут летальными. Четверо плюс один, тот, которого я уже «успокоила». Итого пять… Пять… Язык не поворачивается сказать «пять человек». Да, мне плевать на изгибы их извилин, я не толерантна, терпеть не могу Достоевского со всеми его убогими копаниями в раскольниковских душах. Я буду убивать, пока не убьют меня! Я не желаю, подставив вторую щеку, насадить свое горло на нож и пасть смертью овцы, предназначенной для шашлыка! Перед тем как получить меня, они захлебнутся собственной кровью. Так, по-моему, всегда говорят друг другу суровые дядечки из боевиков. Только там эти слова произносят актеры, не нюхавшие затхлого запаха таких вот пустых, зловонных коридоров. И, похоже, именно такое место станет последней моей остановкой на земле.