Нам известен процент землевладельцев среди чиновников по состоянию на 1853 г., и мы можем предположить этот показатель за 1902 г.; процент землевладельцев в четырех высших классах офицерского корпуса известен за 1903 г. (см. в главе 6 раздел «Дворянство и государственная служба»). Если отношение процента землевладельцев в четырех высших классах к проценту во всех четырнадцати классах было одинаковым для военной и гражданской службы, тогда примерно 8 % армейских и морских офицеров в 1903 г. являлись землевладельцами; для оценки числа офицеров в этом году мы экстраполировали данные за 1897 и 1900 гг.^{503} Оценка 13–15 % для военных в 1864 г. получена из предположения, что в 1864 г. соотношение процента землевладельцев среди офицеров и среди чиновников было таким же, как и в 1902/03 г. Вполне вероятно, что не все наши предположения верны, но, во всяком случае, они сходны с теми, на которые опирался Зайончковский при оценке суммарной численности чиновников в 1903 г. К тому же они дают оценки реальной ситуации, пусть даже и грубые, но пригодные для дальнейшей работы.

Цифры, приведенные в разделе «Дворянство и государственная служба» (гл. 6), были получены умножением этих же процентных соотношений на общее число чиновников и офицеров в разные годы. При отсутствии нужных данных их получали методом интерполяции. Чтобы оценить общее число дворян-землевладельцев мужского пола, из имеющегося числа дворян-землевладельцев (см. Приложение В) мы вычли владевших поместьями женщин, т. е. уменьшили этот показатель на 15–20 %.

До великих реформ российское дворянство представляло собой привилегированное сословие, владевшее значительными земельными богатствами, занимавшее доминирующие позиции на службе государству и исключительное положение в обществе. Накануне революции 1917 г. первое сословие России было фактически немногим большим, чем правовая фикция, существующая только в Своде законов и в сознании традиционалистов. Лишенное привилегированного правового статуса, не отождествляемое более с определенными социальными ролями или образом жизни, дворянство перестало быть реальным фактором общественной жизни. Конечно, еще были дворяне, посвящавшие свою жизнь управлению имением или государственной службе, но редко кто совмещал то и другое. Более того, на каждого такого дворянина приходился другой, жизнь которого не была связана ни с землей, ни с государственной службой.

Распродав земли и перебравшись в города, где они стали профессиональными бюрократами либо освоили профессии, неизвестные их предкам или презираемые ими, подавляющее большинство первого сословия фактически перестало восприниматься как дворяне. Именно поэтому я не сделал в этой книге даже попытки дать картину того, как трудились и развлекались дворяне в последние полстолетия перед революцией, как проходил обычный день типичного российского дворянина или дворянки. В эпоху, предшествовавшую освобождению крепостных, можно было дать описание стиля жизни, профессии, воспитания, брачных ритуалов, бюджета и пр., характерных для дворян из различных слоев дворянского сословия. Но к началу двадцатого столетия такое описание стало бесполезным. Образ жизни дворян стал почти столь же разнообразным, как само российское общество. Они были офицерами, чиновниками, аграрными капиталистами, школьными учителями, врачами, философами, революционерами, журналистами, юристами, художниками, дельцами, учеными, инженерами, служащими и даже работниками физического труда.

Трансформацию, которую пережило дворянство в течение полустолетия после освобождения крепостных, стали условно называть «упадком дворянства», поскольку она сопровождалась резким сокращением абсолютного и относительного числа владеющих землей дворянских семей, а также совокупной площади принадлежавших им земель. Более того, этот «упадок» обычно рассматривали как нечто патологическое, как результат безнадежной отсталости и расточительности, обрекших дворянство на роль беспомощной жертвы экономических и социальных перемен.

Проведенный в главе 2 анализ ипотечной задолженности, продаж и покупок земли, цен на землю и величины арендной платы позволяет сделать прямо противоположный вывод: тот факт, что столь большое число дворян после освобождения крестьян избавилось от своей земли, был проявлением здоровой способности приспосабливаться к радикально переменившимся социальным и экономическим обстоятельствам. Отмена самой ценной из дворянских привилегий — права владеть крепостными разрушила сильнейшую связь между дворянством и его земельной собственностью. Лишенное характерной для соответствующего сословия на Западе эмоциональной привязанности к своим имениям, привыкнув рассматривать их как средство, необходимое для жизни в городе и при дворе, а не в деревне, российское дворянство, получив доступ к свободному рынку земли, возникшему в результате освобождения крепостных, легко приняло тот факт, что земля — это лишь одна из форм капитала.

В то время как некоторые дворяне взялись за управление своими имениями ради получения прибыли, другие (и их было больше) начали извлекать выгоду от растущих на землю цен, сдавая ее в аренду живущим по соседству крестьянам, используя как гарантию для получения займа или — в местах, где сельское хозяйство не обещало быть доходным, — продавая ее жадным до земли крестьянам, готовым платить вздутые цены, не имевшие никакого отношения к доходности земли. Деньги, взятые под залог земли или полученные от ее продажи, не так уж редко вкладывались в торговый или производственный сектор развивавшейся российской экономики. Отходу дворян от земли способствовало расширение возможностей самореализации в городской жизни — в свободных профессиях, искусствах, в торговле и промышленности; это как магнитом потянуло в города тех, кому было скучно в лишенной культурного разнообразия деревенской жизни. И тот факт, что после освобождения крепостных дворянство с умноженной энергией принялось учить своих сыновей в школах и университетах, является еще одним свидетельством, что первое сословие не было пассивной жертвой социальных изменений, а быстро и эффективно к ним приспосабливалось.

Да и меньшинство дворян, сохранившее связи с землей, не состояло из беспомощных собственников, живших в долг и постепенно разорявшихся в ожидании, когда их имения будут проданы с молотка. В действительности дворяне, сохранившие свою землю, особенно владельцы средних и крупных имений, в последнее десятилетие старого режима превратились в экономически и политически влиятельную группу. Стоимость их земель поднялась до беспрецедентного уровня, отношение суммы их ипотечной задолженности к цене земли было очень небольшим, и они по-прежнему владели непропорционально большой долей частной сельскохозяйственной земли, которая находилась во владении индивидуальных собственников.

Таким образом, очень большая часть дворянства успешно влилась в основные «социально-классовые группы» современного общества, стремящиеся вытеснить традиционные сословия¹.[152] Нет сомнений, что они ностальгически вспоминали свои леса и вишневые сады, но на большинство дворян воспоминания о прежнем образе жизни и символы прошлого не действовали таким парализующим образом, как это принято предполагать. Задолго до того, как революция 1917 г. отменила их анахроничный статус первого сословия России, большинство дворян научилось жить, а многие и процветать, в мире, где наследственные привилегия были заменены равенством перед законом.

Большинство дворянства, которое с большим или меньшим успехом перешло к новому образу жизни, обычно удостаивалось небольшого внимания, — разве что традиционалисты, защищавшие сословные различия и привилегии, клеймили его за ренегатство или оплакивали как жертву. Зато сохранившие землю в последней четверти XIX в., вплоть до 1905 г., были объектом пристальной попечительной заботы тех же самых традиционалистов и аппарата самодержавной власти. Эта забота проявлялась во множестве предложений по преодолению «упадка» дворянства. Большая часть этих предложений внимательно изучалась Особым совещанием по делам дворянского сословия и некоторые из них были воплощены в законодательных актах. Равнодушным отношением к программам, задуманным для их защиты от социальных перемен, большинство сохранивших землю дворян демонстрировали, что они отнюдь не намерены превращаться в окаменевшие ископаемые, огражденные законами и государственными субсидиями от свободной игры рыночных сил. Вряд ли они хотели, чтобы их защищали от дальнейшего сокращения площади их земель ценой свободы делить, закладывать или продавать эту самую землю по мере необходимости.