От демонстрации снижения относительного участия дворян и землевладельцев в различных отраслях государственной службы пора перейти к другим проблемам и рассмотреть приведенные данные с их точки зрения. Первый вопрос: Какое количество дворян и землевладельцев было на государственной службе в середине и в конце девятнадцатого столетия и какова их доля относительно общей численности дворян и землевладельцев? На государственной службе состояло примерно 37 600 чиновников (1857) и 19 400 офицеров (1864) из семей потомственных дворян; к 1897 г. число чиновников дворянского происхождения выросло до 104 400 человек, а офицеров — только до 20 700.{328} Таким образом, несмотря на резкое падение удельного веса потомственных дворян среди чиновников гражданских ведомств, их абсолютное число выросло во второй половине столетия на 178 %. Исследователи истории дворянства много внимания уделили падению численности, но не заметили прироста. Шестипроцентного роста числа потомственных дворян в составе офицерского корпуса хватило для того, чтобы сделать минимальным падение удельного веса офицеров-дворян в наиболее медленно расширявшейся ветви государственной службы. Таким образом, как гражданская, так и военная служба по-прежнему привлекали к себе много потомственных дворян, и их число продолжало расти.
Чтобы покончить с вопросом об отношении дворянства к государственной службе, необходимо сопоставить число тех, кто выбрал карьеру служащего, с числом дворян, имевших возможность сделать такой выбор. В губерниях Европейской России число дворян, служивших по гражданской части и имевших чин, оценивалось в 17–19 % от числа взрослых, пригодных к службе дворян в 1857/1858 г. и 34–36 % — в 1897 г. Доля дворян, выбравших военную службу, составила 8–9 % в 1863/1864 г. и 7 % в 1897 г. Удвоение за четыре десятилетия после 1857/58 г. числа дворян, выбравших карьеру гражданских чиновников, было совершенно иллюзорным. Непосредственно перед освобождением крестьян дворяне, как правило, выходили в отставку после максимум десяти лет службы. Процент взрослых дворян, когда-либо состоявших на государственной службе, вероятно, в два-три раза превышал процент тех, кто состоял на ней в любой данный момент времени. Таким образом, в начале Великих реформ в губерниях Европейской России от 34 до 57 % взрослых дворян в тот или иной момент своей жизни обладали каким-нибудь чином в бюрократической структуре государства, а от.16 до 27 % дворян побывали офицерами. К 1897 г. в результате профессионализации гражданской и военной службы традиция ранней отставки практически исчезла[78].
Таким образом, во второй половине столетия процент дворян в гражданской службе, вероятно, немного уменьшился; процент же дворян в офицерском корпусе уменьшился значительно. Из-за замедлившегося темпа расширения численности офицерского состава и удлинения среднего срока службы возможности выслуги для офицера были сужены. Не приходится сомневаться, что эти факторы в куда большей степени объясняют умаление служебной роли дворянства, чем те, на которые ссылается Мэннинг: относительный упадок кавалерии (предпочитаемой дворянством) и возвышение роли артиллерии (якобы презираемой дворянством), а также повышение расходов, которых требовала служба в гвардейских и кавалерийских полках{329}. Приведенные в таблице 20 данные показывают, что 77 % дворян-офицеров в 1895 г. служили в частях, не являвшихся ни гвардейскими, ни кавалерийскими, и что только в артиллерии служило почти такое же количество дворян, как в гвардии и кавалерии, вместе взятых.
В случае гражданских ведомств сходную картину дает статистика числа чиновников-землевладельцев — хотя здесь в большей степени приходится полагаться на оценки, чем на надежные данные. В период между 1853 и 1902 гг. число чиновников-землевладельцев возросло от 21–24 тыс. до 44–48 тыс. человек, т. е. почти удвоилось. В рядах офицерского корпуса в 1864 г. число землевладельцев, по подсчетам, составляло 4500–5200, а в 1903–1904 гг. — всего лишь 3400, т. е. снизилось примерно на 30 %. Если предположить, что все чиновники-землевладельцы являлись дворянами (предположение бесспорно верное в канун освобождения крестьянства и весьма близкое к реальности в конце столетия), получим, что в Европейской России число дворян-землевладельцев, состоявших на службе по гражданской части, составляло от 18 до 24 % в 1864 г. и от 40 до 51 % в 1902 г. Для офицерского корпуса аналогичные оценки дают 4–5 % в 1864 г. и 3–4 % в 1902/1903 г. Если ввести поправки на ранние отставки, получим для 1864 г. оценки — 36–72 % для гражданских чиновников и 8—15 % для офицеров. Как и в случае взрослых дворян мужского пола, процент дворян-землевладельцев на гражданской службе сократился умеренно, а на военной — очень сильно.
Из приведенных выше расчетов можно с достаточным основанием заключить, что в начале 1860-х гг. в Европейской России большинство и даже, пожалуй, три четверти взрослых дворян и примерно столько же дворян-землевладельцев в тот или иной период своей жизни отдали дань государственной службе. К концу столетия только 40 % дворян и примерно 50 % дворян-землевладельцев связывали себя с государственной службой. За эти четыре десятилетия число дворян, пригодных к несению службы, существенно выросло, а число дворян-землевладельцев значительно сократилось. Отсюда ясно, что, несмотря на падение удельного веса дворян среди государственных служащих, и прежде всего среди чиновников, ни дворяне в целом, ни дворяне-землевладельцы не отказались от своей исторической роли — служения государству.
Дворянские традиции служения государству сохранялись, но времена, когда почти каждый дворянин одновременно владел землей и имел чин, даваемый за службу государству, были живы только в умах сословников. В 1867 г. в Европейской России 36–38 % взрослых мужского пола дворянского происхождения состояли на службе, две трети из них не имели никакой земли, а подавляющее большинство остающейся трети владели незначительными поместьями, в которых появлялись редко. В другой группе от 14 до 22 % дворян постоянно проживали в своих поместьях[79]. Таким образом, 50–60 % взрослых дворян мужского пола все еще исполняли традиционные роли — служили государству и владели землей. Однако эти роли, которые в XVIII и в первой половине XIX в. обычно совмещались одними и теми же людьми, теперь исполнялись исключительно дворянами, которые были либо землевладельцами, либо государственными служащими или офицерами, но не тем и другим одновременно. Почти все, кто делал карьеру на государственной службе, были так же отрезаны от традиционного образа жизни дворянства, укорененного в землевладении, как и те (чуть не половина всех дворян империи), кто нашли для себя роли, не имеющие ничего общего с теми двумя функциями, с которыми дворянство исторически отождествлялось.
Эти новые роли образовались во второй половине столетия в результате экономического и социального развития России в сферах свободных профессий, искусства, коммерции и промышленности; одна из новых ролей — революционера — появилась в результате политической косности России. Особенно велико было участие дворян среди нового профессионального класса, быстро расширявшегося после 1860-х гг., — ученых, инженеров, юристов, врачей, учителей, профессоров, журналистов, литераторов и пр. В выборке 1880 г. из 826 университетских профессоров 18 % были сыновьями потомственных дворян{330}. По данным городской переписи населения Москвы за 1882 г., около 3000 дворян (14–15 % от всех материально самостоятельных потомственных дворян) работали в свободных профессиях{331}. Об этом рассуждает один из второстепенных персонажей в романе Толстого «Анна Каренина», действие которого происходит в 1870-е гг. Этот оставшийся безымянным отставной армейский офицер, живущий на земле помещик, которого Левин встречает на губернском дворянском собрании. Традиционный дворянин, он не видит в будущем места для таких, как он. Его сын «не имеет никакой охоты к хозяйству. Очевидно, ученый будет. Так что некому будет продолжать»{332}.
