Вот тебе — смысл. Берешь флажок, берешь портретик, встаешь в ряды.

Общее дело, братец, — веселое дело.

Я тут разок упомянул генералиссимуса, эффективного нашего менеджера с усами. Он как-то в одной из речей высказался насчет «винтиков» — насчет того человека, что винтиком служит в его машине и, надо полагать, балдеет от счастья такого. Фразочку раньше часто цитировали, говоря о тоталитаризме и тому подобном. (Сейчас что-то не слышу.)

А мальчик тот с флажком — неплохой материал для винтика, изготовить легко: «Демократии хлебнули, теперь общий ритм попробовать не желаете?»

Ритм — классный наркотик, братец, можно таблетки не глотать, клей не нюхать. Достаточно флажок в руки взять.

Вспомни армию. Ты у нас «отличником боевой и политической» слыл, а я иногда сачкануть норовил, тем более, если на плац выгоняли. Но всё ж случались моменты — на тех же смотрах, когда хорошенько надрючат — и в башке отключалось всё, кроме общего ритма. Восторг, не восторг, а определенное удовольствие испытывал, нечего брехать. Любишь, не любишь, а подключат к общему шагу — топаешь сапогом, как миленький, обо всем забывая.

Не таких, как ты, вздрючивали, не таких дрессировали…

При усатом, как утверждают, всё держалось на страхе. Но для нормального функционирования подобных систем, кроме страха, нужен еще один элемент. Нужен энтузиазм. Нужен не просто винтик, нужен Винтик Восторженный, шагающий под знаменами винтик.

Потому ничего оригинального в теперешней затее с галдящими ребятишками нет. Так, «осетринка второй свежести», аналогия с прежними временами условная. Пестуют на всякий случай — для профилактики, как говорится. Да и энтузиазм не тот. Ну, может, только у самых горластых, у кого уж напрочь крыша поехала от собственных выкриков. Большинство для развлекухи собираются — кто-то решил на халяву из провинции в большой город съездить, Москву посмотреть, кто-то и впрямь карьеру себе в будущем склепать хочет, вот и выпендривается перед старшими товарищами, вдруг заметят. Тоже понять можно…

И чиновничков можно понять.

Хапают, родимые, хапают. Но не корысти ради, а токмо прокормления для. Расспроси его, услышишь:

«Не хотел же поначалу брать, не хотел. Был незаметным человечком, сидел в общем кабинете с такими же человечками. Не помышлял о наваре, лишь глядел, как начальству конвертики передают. А потом сам вырос, перебрался в другой кабинет — персональный. И там тоже ведь поначалу не брал. А потом жена затуркала: “Не будь идиотом, где дача, где машина нормальная? Погляди, погляди на Козякина — в одном же кабинете сидели. Мне в гости к болвану этому стыдно ходить, Нинка его смотрит на меня, как на дуру. Вчера сказала: “Поехали к нам в коттедж”, на шашлыки зовет, выпендривается. Ты хоть часы ее видел? А платье видел, которым хвасталась? Ни черта ты не видишь. Сам идиот, так хоть обо мне подумай… Куда Нинка сына учиться отправила? В Лондон, понял ты, в Лондон! Что, их оболтус умнее нашего? А у него и здесь машина была с два трамвая — полтора миллиона. Ты глянь вокруг, протри глаза…. Ну, протри, Коля…”

И стал брать.

Сперва понемногу, тихонечко. Да и боязно поначалу. В потолок смотрел, будто не замечал тех конвертиков. Но время пришло, осмелел, стал брать в открытую. Такса известна, чего церемониться.

Всё появилось — и коттедж, и машина, не хуже козякинской.

Потом вызвали на ковер, темнили с полчаса, а после прямо сказали, куда откат заносить. “Нехорошо, — сказали, — выходит, Николай Григорьевич, делиться надо”.

Стал делиться. Увеличил таксу. А потом этот, который, ну, сам-знаешь-кто, опять про коррупцию задолдонил. Опять на ковер позвали: “Начинаем борьбу. Все, как один…” А тем же вечером — в кабаке уже — нарисовали цифирь на салфетке: в два раза больше отстегивать. Риск возрос — процент возрос. И в чем риск-то? В том, что наверх больше тащить?..

Пыхтел, отстегивал регулярно, завоевал доверие. Послали в Москву — деликатный вопрос обкатать. Ехал с комфортом, а дрожал, как цуцик. Зря трясся — в Москве всё проще оказалось. Вот тебе — сумма, вот — номер счета. И всех дел-то на пять минут.

Вернулся, доложил, похвалили, повысили. Купил домик в Испании.

Выборы прошли, насчет коррупции трендеть перестали. Жизнь ровная. Разве что с Лондоном для оболтуса не сложилось. Всё вроде обговорили, как вдруг заартачился. Я ему: “Технологии, технологии… У тебя ж в школе с математикой нормально, сам же хотел”. А он мне: “Да пошли они, твои технологии!..”

Их убеждать — только нервы портить. “Тогда, — говорю, — бог с ним, с Лондоном. Хочешь, я тебя здесь на юридический пристрою? Вон, Сергей, у Никитиных, тоже на юридическом. Сейчас на юристов спрос, хорошая специальность и деньги опять же намалые”.

Послушал, хмыкнул: “На фиг мне? Это пять лет назад все в юридический ломились. И в пиарщики. Ты меня пристрой туда, где на госслужбу готовят. Вот это работенка, вот где бабки гребут. Сам, что ли, не знаешь?”

Ну, тут и я, признаюсь, на него попер, не сдержался. “Ты хоть понимаешь, куда нос суешь? Ты что, думаешь — машина твоя, где ты девиц катаешь, все эти плясочки ваши в коттедже — это всё с неба свалилось? Я по лезвию ножа всё время хожу”.

Засмеялся, стервец: “Что ж за нож такой? Чего-то я не заметил”.

Совсем обнаглел, напрочь распустили. А был же нормальным — отметки из школы таскал, в книжках рылся. Куда подевалось всё?..

“Дурак, — говорю. — Ты хоть нюхал эту систему? Думаешь, раз в кабинет сел, так теперь — царь-король? Там таких королей считать не пересчитать. Завтра отнесешь не тому, не столько — вмиг стукнут, навалят кучу, скажут — зажал. Вышвырнут к чертовой бабушке. А еще под раздачу подставят, отчитаются по борьбе с этой собачьей коррупцией. Газетки читаешь? Или только на порнуху в “ящике” пялишься?»

Такой вот разговор, братец, ведет, поди, время от времени наш чиновничек.

У государева человека тоже свои проблемы. И он, бедняга, понимания хочет…

И мент нынешний — государев человек. И ментов понять можно. (Теперь, правда, их окрестили полицией. Вперед шагаем, как видишь.)

Он, мент наш, службой затурканный, может, и хотел бы походить на тамошних копов, что насмотрелся в фильмах, только ведь он академиев ихних полицейских не кончал. Записался, погоны навесили, посадили в отделение, дали зарплату с гулькин нос. Сиди, кукуй…

Вот сидит он в кирпичном домишке, на втором этаже, в комнатке, деревянным барьером разгороженной, за шатким столом на скрипучем стуле и глядит в окно. Телефон у него на столе трезвонит без умолку. Где-то сосед соседу морду набьет, где-то ларек обчистят, где-то тачку-развалюху угонят. Звонят, звонят… И каждый хочет жизнь ему отравить.

И думает он, ладошкой щеку подперев, о жизни своей.

В думы его не залезть, но если б залез, услышал бы, скорее всего, такое:

«Участок плохонький, все ларьки поодаль кучкуются — возле метро. И старухи-торговки по большей части там же пасутся. Но там чужая территория, там другие счастливчики старух окучивают. Был и тут недалеко рыночек самопальный, да много ль проку с него? Ну, пройдешь по лоткам в конце дня, напихают тебе чучмеки в пластиковый мешок — и всё. Скукота… А еще капитан этот новый приперся, выкобениваться начал, шухер наводить. Сам не берет и другим малину портит. А чучмек — он враз всё просекает. И меньше стало порядка. Разве что сунет тебе журнальчик с лотка Петька-лотошник, как давеча. Вот и весь навар…»

Сидит наш бедняга-сержант (ну, давай назовем его хоть как-то, ну, допустим, Егором) и листает от скуки журнал с голой девкой на обложке. Читает заголовки, скользит взглядом по ляпистым фоткам, и всё тоскливее ему становится.

Девки, рекламы…

Счас, побежал он в сауну эту, как же! Для лохов приманка. Расколоть бы их, гадов, потрясти как следует. Да только поди, достань, крышуются все. Полезешь — мигом уделают, и никто не поможет…