Для этого он и идеализировал крестьянские программы, крестьянский быт, крестьянское мироотношение, сделавшись благодаря этому, как гениально отметил Ленин⁸³, выразителем крестьянства как в некоторых положительных революционных чертах крестьянских чаяний и суждений, так и в их растерянности, половинчатости, непротивленстве религиозным предрассудкам (хотя бы и в реформированном виде) и т. д.

Некоторую, конечно, очень своеобразно видоизмененную, относительную параллель позиции Толстого можно видеть и у Гёте, главным образом в «Вильгельме Мейстере».

Гёте как будто бы стоит за старый мир, потому что это есть порядок, а он за порядок, за целое, и разрешает жизненную проблему своего героя именно тем, что этот герой вступает целиком в этот порядок. Однако Гёте дает понять, что порядок этот сам по себе не удовлетворителен, что он нуждается в очень глубоких реформах, таких, которые, в сущности, совершенно перестраивают его с головы до ног. В своей борьбе против хаоса, включая сюда и непонятную, антипатичную Гёте революцию, Гёте строит утопию общесоциалистического характера.

Ему хочется набросать план такого общества, которое было бы справедливой организацией человеческих взаимоотношений, которое было бы идеальной средой, правильно воспитывающей новое поколение (отсюда педагогические страницы «Мейстера») и устанавливающей известное сотрудничество, которое может привести к наибольшему материальному и моральному расцвету человечества и в котором каждый действительно, с полной выгодой для развития своей индивидуальности, с сохранением всего своего человеческого достоинства, может занять частное место, взять на себя выполнение какой-либо специальной функции.

Таким образом, могучий ум Гёте и его стремление разрешить эту основную задачу всей его жизни — найти для гармонической личности, для личности, жаждущей полного и широкого счастья, соответственную гармоническую среду — кончается несколько туманными, лишенными всякого революционного огня, но глубоко реформистскими, несомненно отсвечивающими социализмом планами создания такого гармонического общества.

Этим капитальным произведениям Гёте будут посвящены особые статьи в нашем издании. Повторяю, здесь мы коснулись их главным образом для того, чтобы показать, как своеобразно отражается в них действительный жизненный путь Гёте. Несомненно, более прямым источником сведений о Гёте является его сочинение «Деятельность и творчество в моей жизни»⁸⁴. И здесь, конечно, мы имеем дело с некоторой художественной обработкой гётевской жизни, но вместе с тем имеем и огромное обилие документов из его развития. Редко кто из гениальных писателей давал такой исчерпывающий и максимально объективный анализ своего прошлого.

Очень интересен тот факт, что некоторые метафизически настроенные биографы Гёте сердятся на него за то, что он постоянно старается рассматривать себя самого как продукт окружающей среды и даже прямо заявляет, что, родись он на десять лет раньше или позже, вся его личность была бы другой⁸⁵. Но это сознание глубочайшей связанности каждой личности, в том числе и своей, с окружающей средой есть драгоценнейшая черта гётевского миросозерцания.

В 1795 году Гёте написал ответ на вопрос, когда и где может появиться у того или другого народа классическая литература, и его ответ показывает всю глубину его самосознания, все понимание им того, насколько личная его судьба была искалечена убожеством немецкой социальной жизни:

«Когда этот народ найдет историю своей нации в событиях и последствиях, приведенной к счастливому и высокому концу, когда у него не будет недостатка в сознании глубины и силы действий и выводов из них, когда он сам будет проникнут национальным духом и почувствует себя способным глубоко симпатизировать прошлому и настоящему своего народа, тогда он найдет свою нацию на высшей ступени культуры, облегчающей его путь».

«Правда, — прибавляет Гёте, — нельзя же осуждать немецкую нацию за то, что географическое положение сбило ее в кучу, а политические условия разорвали на кусочки. Я даже не знаю, можно ли пожелать тех переворотов, которые смогли бы приготовить в Германии почву для настоящих классических произведений»⁸⁶.

Ясность сознания связи между гениальным писателем и его народом совершенно полная. Горький упрек по адресу немецкой действительности — исчерпывающий. Даже программа здесь есть, хотя Гёте сам перед собой боится сказать о ней громко. Последняя фраза, несомненно, имеет одно только значение: вряд ли имеется иной путь для создания великой Германии, как через революцию. Но я, Гёте, боюсь этого пути.

В настоящее собрание сочинений Гёте включаются не все его естественнонаучные произведения, а лишь избранные, но в характеристике личности Гёте и в творчестве Гёте его научные труды занимают очень большое место.

Прежде всего, само искусство Гёте возникло из всей его богатой и конкретной любви к жизни и природе. Он жил могучей жизнью. Он с огромным наслаждением видел, слышал, вкушал, осязал, и ему нравилось сводить колоссальное разнообразие всех этих ощущений к огромному, многокрасочному, захватывающему единству, частью которого он ощущал себя самого. При таких условиях исключительно художественное творчество должно было казаться ему крайней односторонностью.

Художественные произведения росли в нем из его жизненных переживаний. Это было, как правильно чувствовал Шиллер, каким-то естественным процессом в нем самом⁸⁷. По аналогии с этой внутренней жизнью Гёте представлял себе и природу как гигантский творческий процесс, закономерный и в то же время таящий в себе колоссальные возможности, идущий постоянно по новым путям, а не повторяющий механически те или другие предначертанные кольца.

Гёте освободился от мистических и религиозных представлений. Он рано ощутил в себе самостоятельные творческие силы и, по аналогии с этим, представлял себе природу как процесс имманентного творчества.

Представление о природе как о творческом процессе, — правда, не свободное от некоторых пантеистических черт, — удостоилось, как мы видели, высшей похвалы Энгельса⁸⁸ и было для времени Гёте миросозерцанием, наиболее близким к нашей теперешней философии (диалектическому материализму).

Это представление возбуждало в Гёте огромный интерес к процессам, происходящим в природе. Он любил ее красочную внешность, и эта внешность не казалась ему одеждой, то есть чем-то прикрывающим недра природы: внутреннее и внешнее для него совпадало.

Натуралистические исследования Гёте никогда не носят в себе черт какой бы то ни было фантастики. В них очень много творческих гипотез, но они всегда были продуктом исследования или, по крайней мере, казались Гёте такими. Но вместе с тем художественное чутье Гёте постоянно согревает его научную мысль. В своих научных произведениях Гёте отражает природу так, что она не противоречит ни его общему миросозерцанию, ни его художественной практике. В этом смысле опять-таки Гёте-ученый является частью целостного Гёте, и все же надо различать совершенно определенно Гёте-художника и Гёте-ученого. Промежуточную пачкотню — дидактическую поэзию и мнимонаучную фантастику — Гёте не любил.

С современной ему передовой наукой Гёте расходился в двух отношениях. Во-первых, он не мог примириться с механистическим пониманием природы. Во-вторых, ему в глубочайшей мере, гораздо большей, чем большинству тогдашних ученых-систематиков, присущ был идеал развития.

Припомним, что говорит Энгельс о движении:

«У естествоиспытателей движение всегда понимается как механическое движение — перемещение. Это перешло по наследству из дохимического XVIII века и сильно затрудняет ясное понимание вещей. Движение, в применении к материи, — это изменение вообще. Из этого же недоразумения вытекает яростное стремление свести все к, механическому движению, чем смазывается специфический характер прочих форм движения»⁸⁹,