Все это были, однако, скорее чрезвычайно изящные безделушки, чем вполне серьезные произведения искусства.

Сама Колетт Вилли говорит, что ни они, ни приглашения «Matin» давать два рассказа в месяц не обеспечивали ее существования и что именно эта необеспеченность и заставила ее, уже почти тридцатилетнюю женщину, пойти в кафе-концерт.

Может быть, тут и был этот мотив. Во всяком случае, писательница, имя которой уже начинало пользоваться некоторым весом на Парнасе, внезапно выступила перед Парижем в качестве танцовщицы и мимистки вместе с известным мимом Вагом в пьесах довольно рискованного характера.

Наибольшим успехом в ее исполнений пользовалась музыкальная мимодрама «Власть плоти». В ней есть такая сцена: в то время как рассвирепевший муж бросается на свою неверную подругу с ножом, та срывает с себя одежду и неподвижно выпрямляется перед ним, блистая красотой своей обнаженной груди.

Довольно рискованная сцена. Однако она доставляла удовольствие не только специальной публике, потому что мимика и пляска Колетт Вилли были высокоартистичны, а ее фигура вполне достойна чисто художественного любования.

Соединение писательницы и танцовщицы казалось Парижу пикантным, но вместе с тем делало Колетт как представительницу, так сказать, нижних этажей богемы до некоторой степени зачумленной для высших литературных кругов.

Между тем кафешантанный период дал Колетт повод написать ряд трогательных, иногда полных юмора, часто трагических рассказов, обработанных потом в томике «За кулисами кафешантана»¹⁰.

В предпоследнем романе Колетт Вилли «Бродяга»¹¹ многие и лучшие страницы рисуют нам именно душу и быт артистов эстрады.

Но роман «La vagabonde»[81] вообще довольно резко поднимается над предыдущими, хотя бы и очень интересными произведениями.

В этом романе, написанном со зрелым мастерством, языком, заставившим разахаться ценителей чисто стилистической красоты, Колетт остается в области самоанализа и слегка лишь измененной автобиографии. Но самая автобиография приобрела здесь трагический и даже знаменательный характер.

Героиня романа мимистка Рене Нэре, как сама Вилли, чутка, высокоинтеллигентна, благородна — одним словом, прекрасное существо, которого нимало не пачкает вообще гораздо менее грязная, чем обычно предполагается, среда. Каким-то парадоксом, конечно, является такая утонченность и культурность под юбочкой балерины из кафе. Но ведь в действительности было так! Важно не это. Важно то, что Рене Нэре — самостоятельная женщина и хочет остаться самостоятельной. После горького опыта первого брака она боится мужчин, она боится любви, она боится близости — словом, она боится «оков». Вяло и скучно тянутся дни ее жизни. Вы чувствуете, что как ни умна она, но в конце концов никакое содержание, кроме любви, не способно заполнить ее специфической женской души. Тоска по любви, тоска одиночества борются с гордостью проснувшегося человеческого достоинства и страхом напуганной женщины, в свое время поруганной девушки.

И вот молодой человек, если хотите — ничем не замечательный, но милый, добрый, способный многое понять, нисколько не деспот по натуре, горячо и искренне влюбляется в Нэре.

Полны чувственной прелести и пленительного аромата все страницы, посвященные борьбе и постепенному сближению этих двух лиц. Но, едва отдавшись своему Большому Чижу, как она его называла, Рене Нэре уже мучается и грядущей зависимостью и начинающей бросать свои первые тени старостью… Она слишком много заботится о будущем; под дыханием ее анализа свежие цветы ее новой любви превращаются в какие-то угрозы. И вот, безжалостно разбивая свое собственное счастье, жестоко вырывая с корнем надежды преданного ей друга, Рене Нэре отправляется вновь в свое бродяжничество по кабакам Франции и Европы.

Последний роман Колетт Вилли «Оковы»¹² вышел уже в ее новой формации.

До его появления в свет сделалось известным, что она окончательно бросила эстраду и вышла замуж за одного из двух шеф-редакторов «Matin» — Жувенеля. Вместе с тем ей поручены были в этом органе особые статьи по четвергам, под названием «Дневник Колетт», статьи, сразу сделавшиеся одним из украшений парижской журналистики¹³.

Довольно курьезно было слышать, в каких поздравлениях рассыпались критики по адресу «урегулировавшей свое положение» писательницы. Тут раздались впервые те похвалы, те прямые признания за Колетт первого места среди прозаических писательниц современной Франции, которые я приводил выше.

Роман «Оковы» разошелся уже почти в пятидесяти тысячах экземпляров. Успех материальный соперничает с успехом моральным. Нельзя не признать, что с точки зрения чистого искусства Колетт Вилли, или теперь уже просто мадам Колетт, как она настаивает, поднялась на чрезвычайно высокую ступень совершенства. Такие страницы, как, например, описание Женевского озера, сцена кормления героиней чаек около моста или описание вечера, ночи и утра одинокого человека в номере гостиницы, могут быть смело включены в любую хрестоматию или читаемы с эстрады, как настоящие стихотворения в прозе.

Интересны и все нарисованные здесь типы. И молодая, беспорядочная и бестолковая, но в своей сумятице беззащитная и безобидная полукокотка, и старый колониальный француз, курильщик опиума, кладбищенский острослов, добродушный маниак, и шерлоковски проницательный наблюдатель жизни, и, наконец, герой романа, красивый и самовлюбленный избалованный молодой буржуа. Положительно безукоризненно написана эта замечательная книга.

Но какое моральное падение! Не остается почти и следа былой, почти суровой женской самостоятельности. Она выдыхается самым жалким образом на наших глазах. Жажда любви не только превозмогла все, но за тою крайней уступчивостью, с какою Рене Нэре почти торопится наложить на себя цепи зависимости от этого холодного, пустопорожнего барина, чуется еще какая-то специальная жажда рабства. Это крушение женщины, которая хотя бы и кафешантанным трудом, но утверждала свою бунтующую самостоятельность перед «вечно женственной» влюбленностью, — удручающе. А между тем все перипетии этого превращения дикой утки в домашнюю написаны с такой убедительностью, с такой заражающей искренностью, что немало женщин и девушек найдут здесь, быть может, оправдание уклонению на путь наименьшего сопротивления, на путь сладостного рабства и гаремной любви.

Иные критики хвалят Колетт за то, что она сумела найти слова для выражения очарования чисто мужской грации, обаяния самца, как оно отражается на покоряющейся ему женской душе.

Да. Когда какой-либо желтый рабочий¹⁴ начинает писать в защиту «свободного труда», устанавливает принцип гармонии классовых интересов, в особенности когда он рассказывает, как он разочаровался в путях общественного протеста, — господа буржуа говорят: вот чисто рабочая книга! В самом деле, в ней с наибольшей полнотою отражается такая рабочая душа, какою ее хотят господа положения. Это, так сказать, идеальная душа «рабочего как такового», рабочего вполне адекватного своему общественному положению, не противопоставляющего ему никакого иного человеческого идеала.

В этом смысле и книга высокодаровитой писательницы является чисто женской книгой, но только в этом смысле.

Колетт Вилли, имя которой блистало электрическими огнями над кафешантанами, которая, несясь в вихре музыки перед разгоряченной публикой, внезапно и дерзко обнажала перед ней свое прекрасное тело, конечно, ни на минуту не могла явиться идеалом для тех, которые ищут новой женщины. Но, по-видимому, тогда она была все же ближе к путям этого искания, чем теперь в качестве мадам де Жувенель, перед которой почтительно распахиваются двери парижских салонов. Талант продолжает зреть. Но то оригинальное, печать чего наложило на произведения Вилли ее гордое и страстное одиночество, сменится теперь таким же мягким, мудрым, красивым и примиренным оппортунизмом¹⁵, каким умеет прельщать нас тот или иной Жюль Леметр или даже Капюс.