Орден св. Доминика[645], учрежденный для борьбы с ересью, оказался верен своей первоначальной миссии. Проповедники-доминиканцы громили нечестивцев с необычайной страстностью, хотя и не без осмотрительности. Теперь они были довольны республикой и многого ждали от министерства Мелина. Проповедник Момюс недвусмысленно писал в своей книге «О католиках и политических свободах»: «Если политика кабинета восторжествует, она окажется неизмеримо выгоднее для церкви, чем возврат к старому порядку».

Между тем еще усерднее, чем иезуиты и братья-проповедники, трудились на пользу святой «революции» ассумпционисты[646]. Это был новый монашеский орден, основанный приблизительно в 1850 году. Ассумпционисты отличались резкими и грубыми манерами и с виду походили на крестьян. Они выдавали себя за бедняков, за нищих и, как птицы небесные, якобы питались чем бог пошлет. На самом деле у них было четырнадцать монастырей с оборотным капиталом, превышавшим миллион франков. Точные сведения об этих монахах можно найти в протоколе судебного процесса, который был возбужден против них. Ассумпционисты разбогатели на торговле чудесами св. Антония. Известно, как исказили современные ханжи облик этого смелого и милосердного францисканца, который в свой суровый и мрачный век посвятил жизнь защите бедняков от скаредности епископов и жестокости государей. Теперь при посредстве монахов святой находит за приличное вознаграждение потерянные деньги и не только деньги, но также драгоценности и ключи. Я знаю в Бордо одного домовладельца, которому он помог найти жильца, и одну даму, которой он помог найти привязанность. Чтобы поставить свое дело на широкую ногу, ассумпционисты стали выпускать газету «Ла Круа», написанную в стиле папаши Дюшена[647] и украшенную виньеткой, на которой традиционный торговец печками был заменен распятым Христом, и для вящего заблуждения простаков этот символ придавал грязным оскорблениям и гнусной клевете монахов слащавость нравоучительных текстов и величие литургических обрядов. Вскоре газеты под названием «Ла Круа» появились во всех департаментах, распространяя по деревням вместе с обликом распятого грубую ложь и ругань. Типография ордена «Дом доброй печати» выпускала большое количество журналов, альманахов и брошюр по религиозной и политической пропаганде. Ассумпционисты владели многими предприятиями и заведениями. Кроме того, они основали несколько братств, чтобы содействовать торговле коммерсантов-католиков и, разоряя мелких лавочников, возвращать их на стезю добродетели; основали ряд ассоциаций дворян, которые в обмен на клятву послушания получали грамоту, подписанную на алтаре; основали наконец избирательный союз католиков, известный впоследствии под названием Комитета справедливости-равенства. Этот комитет принимал непосредственное участие во всех выборах — муниципальных, всеобщих, кантональных и президентских, громя неверующих по примеру средневековых крестоносцев, громивших мусульман. «Чтобы следить за ходом избирательной кампании, — говорит Вальдек-Руссо, — у них было в каждой коммуне по агенту или агентству». Девяносто шесть католических кружков и общество Богоматери, покровительницы армии, располагавшее капиталом в полтора миллиона франков, присоединились к монахам-ассумпционистам.

Республиканцы — сторонники парламентаризма — не сумели вовремя встать между избирателями и националистами. Они дали антисемитам овладеть общественным мнением, так как побоялись опровергнуть их мерзкую ложь, и теперь следили с удивлением и беспокойством за наступлением «черной армии». Произнеся речь в Палате депутатов 16 ноября 1897 года, Леон Буржуа разоблачил растущую наглость конгрегаций; он с ужасом отметил огромное влияние католиков на армию, рассказал, что в городах, где стоят воинские гарнизоны, офицеры ходят к обедне из страха помешать своему продвижению по службе и посылают детей в школы монахов, которые воспитывают их в ненависти и презрении к гражданской власти. Палата постановила напечатать и расклеить эту речь. Но не безумием ли было думать, что удастся справиться с монахами, укрывшимися за преступлениями генерального штаба, не вырвав у них неодолимого оружия лжи?! Можно ли было покончить с всесильными конгрегациями, когда никто не решался смело взглянуть на их чудовищную военную машину — дело Дрейфуса?! Дерзкая отвага монахов, которая, казалось, дошла до предела, продолжала расти. Они подстрекали и обольщали растерявшиеся массы, прибегая к грубой клевете и лживым обещаниям. Они вступали в роялистские заговоры не ради реставрации монархии — нет, это было бы бесцельно, — а для установления военной диктатуры и организации материальной силы, душой которой были бы они сами. Они вмешивались в уличные беспорядки, нанимали смутьянов. Каждый вечер по парижским бульварам проходили банды «королевских молодчиков», кричавших «Да здравствует армия!» на пользу католической церкви.

Почти повсюду выборы проходили в атмосфере, созданной делом Дрейфуса, среди невиданного смятения, угроз и нападок, и если кровь не была пролита, то исключительно потому, что в характере у французов много умеренности и вывести их из себя не так-то легко. Республиканцы с трудом вышли победителями из этой унизительной борьбы, сопровождаемые градом оскорблений и клеветнических выдумок; при этом они потеряли некоторых из своих руководителей и уступили кое-где место обнаглевшему противнику.

Опасность вырисовывалась все яснее. Республиканцы, заседавшие в парламенте, поняли это, но они еще не видели, не хотели видеть непосредственную причину своей слабости, своего падения. Они еще не чувствовали всей суровой правды слов, сказанных одним из их собратьев Морисом Лебоном; отказываясь выдвинуть свою кандидатуру, так как условием этого выдвижения было молчание о деле Дрейфуса, он заявил:

— Такая крупная партия, как республиканская, не может оставлять безнаказанным нарушение высших принципов законности и справедливости, не потеряв при этом права на существование.

Несмотря на усилия таких людей, как Ранк, Жорес, Клемансо, Трарьё, Прессансе, «Черной партии» удалось поддержать согласие республиканцев и националистов по делу Дрейфуса. Для нее это было главным, ибо, пока существует согласие, республиканцы, находящиеся у власти, не преминут лить воду на мельницу своих врагов и будут помимо воли сообщниками монахов.

Вот почему, когда пал глава правительства[648], с непреодолимым упорством направлявший республиканцев к их политическому и моральному краху, причем они не смели ни свергнуть его, ни поддержать, и бразды правления были переданы Анри Бриссону, старому, глубоко честному республиканцу, непримиримому врагу монахов, последнему все же пришлось разделить власть с националистами и поручить их ставленнику Кавеньяку руководство военным министерством, где орудовали члены конгрегаций.

Монахи были полны отваги. У них имелось дело Дрейфуса, благословенное дело, созданное, думали они, самим богом, чтобы вернуть Францию на путь католицизма. Доминиканец Дидон, директор школы Альберта Великого, произнес при распределении наград, происходивших под председательством генералиссимуса Жамона, страстную схоластическую речь. С пылом св. Петра великомученика и с мудростью св. Фомы Аквинского он призывал в ней к насилию против тех, кто посмел не только думать самостоятельно, но и высказывать свои взгляды, а это согласно католической церкви поистине достойно осуждения в делах веры. Однако, что не является делом веры с тех пор, как папа объявлен непогрешимым[649] и в области религии и в области нравов? Отец Дидон предупреждал правительство, что, терпя беспорядки, оно потворствует им, возвещал кровавые репрессии против тех, кто посмеет словом или делом нападать на армию, и рассматривал как нападки на нее то, что было в действительности лишь смелым разоблачением судебной ошибки. Наконец, он возвещал, что гражданская власть должна находиться в подчинении у духовной власти, и ставил мирских владык в непосредственную зависимость от духовных руководителей.